Левый фланг

Бурлак Борис Сергеевич

— Да, на марше.

— Меня не ждите, я вас догоню и перегоню.

— Слушаюсь, — Некипелов излишне четко козырнул и быстро вышел «командовать парадом», как говорил о нем комдив. И верно, через минуту долетел его тонкий, с трещинкой, но властный голос: «По машина-ам!»

Кажется, впервые дивизия никому не сдавала оборону, — солдаты просто-напросто оставили свои траншеи и землянки — на память венгерским мужичкам — и, сев на грузовики, помчались по широкой автостраде Будапешт — Вена.

Строев вел спецподразделения в хвосте колонны, растянувшейся до горизонта. На

остановке в Дьере он пригласил к себе Панну, и дальше они поехали вдвоем на открытом виллисе, хотя Панна и не любила поездок на виду у всех. Ее утешало лишь сознание, что сейчас, во время этой сумасшедшей автомобильной гонки, мало кто обратит внимание на женщину в майорских погонах, сидящую рядом с полковником.

Строев правил сам. Она старалась не отвлекать его разговорами и лишь скупо отвечала на вопросы. Боковой южный ветер чуть не сорвал с Панны пилотку, она надела ее поглубже, до бровей, и откинулась на спинку, блаженствуя под апрельским солнцем. Ведь, право же, она самая счастливая женщина на свете! А уходила в науку, как в монастырь, чтобы полностью отрешиться от всего личного…

Строев мельком взглядывал на Панну: как похорошела, раскраснелась от ветра и от солнца. Он не удержался и сказал:

— Ты сегодня точно комсомолка.

Тогда Панна наклонилась за ветровым стеклом, будто кто-нибудь мог ее услышать, и спросила его тоном заговорщицы:

— А ты не разлюбишь меня, Иван?

— Нет, что ты?!

— Никогда? А у меня почему-то все время неспокойно на душе с тех пор, как мы встретились.

— Ты очень мнительная.

— Может быть.

— Скорей уж мне надо бояться, что ты разлюбишь старого солдата.

— Ах, ты вовсе не знаешь женщин.

— Тоже может быть.

— Ну, вот, мы и объяснились.

— Мы всю жизнь будем объясняться, до самой смерти.

— Осторожнее, ради бога, там скопление машин.

— Я вижу. — Он сбавил скорость и начал объезжать легковые автомобили, поругивая про себя шоферов, которые не п р и ж а л и с ь к правому кювету. У головной машины он увидел Шкодуновича, обогнул его виллис, чтобы дать дорогу своей колонне, и остановился.

Они поздоровались. А Панна, немного растерявшись, не знала, как ей быть: то ли оставаться в машине, то ли выйти — все же командир корпуса.

— Сидите, пожалуйста, — сказал Шкодунович и сам подошел к ней, представился с той редкой уже галантностью, которая свойственна разве лишь военным старой школы.

— Я знаю вас, — сказала Панна только для того, чтобы что-то сказать в ее неловком положении.

Комкор весь сверкал золотым шитьем и орденами, как на параде. «Любят наши генералы приодеться», — подумала Панна, не догадываясь о том, что у Шкодуновича сегодня праздник: его корпус снова был отмечен в последнем приказе Верховного Главнокомандующего. Она осторожно присматривалась к нему: открытое мягкое лицо, улыбчивые, умные глаза, слегка припухшие веки и крутые полудужья чуть сдвинутых бровей.

— Должен сказать вам, Панна Михайловна, что один наш общий знакомый неплохой портретист: именно такой и представлял я вас. — Шкодунович взял под руку Строева, и они отошли в сторонку.

Пока

они говорили накоротке о своих делах, мимо виллиса прогуливались, вроде бы от нечего делать, офицеры из штаба корпуса. Панна, конечно, понимала, что каждому из них надо обязательно взглянуть, что это там за особа такая, с которой любезно разговаривал генерал, и, чувствуя себя как на смотринах, она положила на колени строевский планшет и уткнулась в карту, лишь бы только не встречаться с оценивающими взглядами…

— До свидания, Панна Михайловна! — громко сказал Шкодунович.

Она подняла голову: он уже прощался со Строевым у машины.

— Всего хорошего вам, товарищ генерал.

— Теперь до встречи в новом царстве-государстве!

Он озорно притянул к себе Строева, будто собираясь померяться силенками, полуобнял его одной рукой и так же озорно, по-свойски, оттолкнул его — ни пуха, ни пера! Мужская дружба всегда удивляла Панну своим сердечным постоянством.

Виллис тронулся. И опять тугой, порывистый ветер, жарко горящий флажок на радиаторе, мелодичный звон в ушах, слезы на ресницах от шального ветра и такое настроение, что, кажется, вот все и кончилось и нет больше войны на белом свете, кипенно-белом от цветущих вокруг садов.

ГЛАВА 25

Но война еще продолжалась.

Дивизия Бойченко то подходила к фронту, то отворачивала куда-то в сторону. Едва она пересекла австро-венгерскую границу, за которой был ясно слышен гул утренней канонады, как последовал новый приказ — отойти к братиславской переправе через Дунай. Значит, на южном берегу делать было уже нечего: войска Толбухина, успешно продвигаясь вперед, оттеснили к самому Дунаю левофланговые дивизии Малиновского, которые спешно перебрасывались на северный берег реки для обхода Вены с севера.

В этот памятный апрельский день Бойченко и Строев побывали в трех государствах: утром — в Венгрии, в обед — в Австрии, а вечером — в Чехословакии.

— До каких же пор мы будем в е н ч а т ь с я вокруг пограничных столбиков? — сердито говорил комдив, пожимая плечами.

— Я думаю, что это наш последний м а н е в р, — пытался шутить Строев.

— Маневр, маневр!.. Так, пожалуй, доманеврируешься, что и к шапочному разбору не попадешь на передовую.

Но они все-таки успели к этому самому разбору. Сосредоточившись во второй половине дня в районе Братиславы, стрелковые полки начали переправу через Дунай по зыбкому понтонному мосту, который только что навели саперы.

Столица Словакии встречала солдат фиалками. Было первое воскресенье свободной Братиславы, и тысячи горожан собрались на высоком левом берегу Дуная, который шумел, клокотал и пенился у подножия вековых утесов. Когда головные батальоны вступили на дорогу, что вела к центральной набережной, люди хлынули навстречу с букетами в руках. Стоило большого труда, сохраняя строй, держа равнение, продвигаться по мостовой. Солдаты не успевали подхватывать на лету фиалки, и они падали на камни, под ноги солдат, которые старались не наступать на них. Однако скоро вся брусчатка сплошь стала фиолетовой.