Левый глаз (сборник)
Шрифт:
В этом случае непонятно было другое – почему несчастный живет так долго. Уже почти год Павел видел его каждый вечер на одном и том же месте – в правом крыле «Евроспара». Экзофтальмик сомнамбулически крейсировал между полками с молочными продуктами и пакетами с замороженными овощами, то застывая в оцепенении на две-три минуты, то перебирая длинными кривыми пальцами цветные баночки с творогами и пудингами, то семеня через зал мелкими неуверенными шажками, периодически поворачиваясь вокруг собственной оси. Он давно уже должен был умереть – с такой-то опухолью. Однако жил, и кажется, не собирался отбрасывать копыта, и приходил в супермаркет как на дежурство, проводя здесь каждый день, насколько мог судить Павел, не меньше трех-четырех часов.
Павел увидел, как Экзофтальмик
Человек со свисающим глазом вцепился тем временем в картонную коробочку, стащил ее с полки, непостижимым образом умудрившись не порушить ряд пачек, стоящих выше, сгорбился, поднес почти к самому лицу и подслеповато уставился на надпись – как показалось Павлу, не здоровым глазом, а именно больным. Экзофтальмик мешал свободному движению посетителей магазина, но те не возмущались, даже не просили подвинуться – просто обтекали его. Среди здоровой и благополучной жизни супермаркета пучеглазый уродец являл собой островок болезни, нищеты и близкой смерти. Он наводил на грустные мысли. И люди держались от него подальше, избегали, как избегают всего неприятного.
Паша не знал, что толкнуло его, что пронзило болью сердце и заставило сделать шаг вперед. Он вдруг обнаружил, что стоит вплотную к Экзофтальмику и держит его за рукав.
– Извините, вам не нужна помощь? – спросил Павел. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Помощь, помощь? – глухим голосом переспросил человек. – Мне – помощь, помощь? Зачем, зачем?
Он повернулся, поднял лицо, и Павел вздрогнул. На близком расстоянии уродство бедолаги было почти непереносимым – хотелось отвернуться и убежать. Ось больного глаза сместилась внутрь, и даже если глаз мог видеть, то не одновременно со здоровым. Поэтому Экзофтальмик рассматривал Павла обоими глазами по очереди – как выползший из норы рак, и длинное перекошенное лицо его дергалось в тике.
– Я врач, – тихо, стараясь не привлекать внимания окружающих, произнес Павел. – Врач, понимаете? Я работаю в хорошей клинике. Мне кажется, что у вас проблемы со здоровьем…
– Врач, врач, – перебил его Экзофтальмик. – Зачем, зачем врач? Все хорошо, да, да.
– Ваш глаз, – настойчиво сказал Павел. – Он совсем не в порядке. Вам нужно пойти в поликлинику по месту жительства, пройти обследование у офтальмолога. У вас есть полис медицинского страхования?
– Полис, – человечек неожиданно улыбнулся, обнажив кривые зубы, и стал при этом еще более уродлив. – Полис – это город. Город, да. У меня нет города, города. Город – плохо. Только роща. Тенистая роща, роща. Оливы, дубы, дубы, стройные кипарисы и широколистные каштаны, каштаны. Видишь ли ты мою рощу, о
Экзофтальмик вырвал рукав из оцепенелой пашиной хватки и обвел рукой широко вокруг себя.
– Роща тенистая, полная сладостной неги, – провозгласил он. – Где в роще цветущей кустарник густой простирался. Самые нимфы явились, живущие в чащах прекрасных, и в источниках светлых, и в злачноцветущих долинах.
Он перестал повторять слова по два раза, голос его утратил дребезжание, набрал силу. В здоровом глазу появился блеск. И все это только подтверждало его несомненное сумасшествие.
– Где роща? – тупо спросил Мятликов. А что еще он мог спросить?
– Здесь. Здесь роща, роща, – громко зашептал Экзофтальмик. – Прямо здесь, здесь! Ты не видишь ее? Она так красива!
– Уфф… – Павел провел рукой по вспотевшему лбу. – Извините, как вас зовут?
– Меня, меня?
– Да, вас.
– Я – Бассарей. Бассарей Сабазидис. Хозяин рощи, рощи.
«Сабазидис, – подумал Павел. – Что-то греческое? Ври, да не завирайся. Из тебя, голубоглазенький, такой же грек, как из меня негр. Сдвинутый ты по фазе, вот оно что. Полный псих. К счастью, безобидный. Во всяком случае, будем на то надеяться».
– Ладно, извините, – Павел криво улыбнулся, примирительно махнул ладонью. – Не буду вас больше беспокоить. Только еще раз повторяю: ваш глаз нужно лечить, пока не поздно. Понимаете? Сходите в поликлинику.
– Глаз, глаз? – Сабазидис или как-его-там нежно дотронулся пальцами до покрасневшего века, задумчиво выпятил нижнюю губу. – Зачем, зачем? Глаз хороший. Самый лучший, лучший. Он лечит меня, а не я его. Несет радость.
– Он убьет вас, если вы вовремя не спохватитесь, – не выдержав, заявил Павел. – Это же явная онкология…
– Смотри, незнакомец! Я покажу тебе, тебе!
Человечек протянул худую костлявую кисть и схватил Павла за руку. Павел судорожно дернулся – не тут-то было, Сабазидис держал его словно клещами. Паша повернул голову в поисках охранника, оглянулся и обомлел.
Пространство супермаркета истаивало, прилавки, полки и шкафы дрожали и растворялись, уходя в небытие. Сквозь сумеречную, полупрозрачную завесу проступили силуэты деревьев, увенчанные темно-зелеными кронами. Пол потерял ровность, вспучился пригорками, покрылся мягкой травой, украсился россыпями ярких цветов. Сладкое винное благоухание разлилось в воздухе. Людей стало меньше, но те, что остались, переменились внешне – утратили одежды и предстали в наготе, совершенство коей вряд ли можно было подозревать в степенных обитателях большого города. Обнаженные женщины в венках из тиса носились по поляне, играли в догонялки, стараясь запятнать друг друга жезлами, обвитыми плющом. Они смеялись и кричали: «Иакх, эвоэ», длинные их волосы развевались по ветру. На большом валуне, поджав ноги, сидел юноша в белом хитоне и играл на свирели, выводя незатейливую мелодическую фразу, повторяющуюся раз за разом. Рядом с музыкантом толпились уродливые сатиры – они трясли бородами, пьяно притоптывали в танце, гремели тимпанами и нестройно пели-блеяли на незнакомом языке. Странные эти твари напоминали мускулистыми торсами культуристов, ноги их были козлиными, хвосты лошадиными, рога торчали из нечесаных грив, наводя на мысль о чертях из ада. А тот, кто держал Павла за руку, не был уже больным и безобразным – перед Пашей возвышался высокий молодой мужчина с безупречными эллинскими чертами лица, с добрыми и веселыми глазами, в венке из виноградных листьев.
– Дары, – произнес он голосом высоким и нежным. – Я должен выбрать дары для своих любимцев, для тех, кто отличился в этот вечер, кто пел и танцевал лучше всех, кто доставил сердцу моему набольшую радость. Должен наградить их. Это непросто – выбрать дары. Но я выбрал и пришел сюда, в мою рощу, чтобы наградить достойных. Я прихожу сюда каждый день, всю мою жизнь. Лучшие должны быть обласканы и одарены. Их души преисполнятся восторга. Они ведь не зря старались – не так ли?
Паша обалдело кивнул. Взгляд его уткнулся в корзину, сплетенную из прутьев – в ней стоял глиняный кувшин с вином, лежали тяжелые гроздья винограда и лепешки мягкого желтого сыра.