Лейб-гвардии майор

Дашко Дмитрий

— Ничего не понимаю. Мама, почему ты решила, что я не твой сын? — удивленно спросил я.

— Я слишком хорошо знаю Дитриха. Есть тысячи мелочей, выдающих постороннего человека: как он ведет себя, как разговаривает, как ест, как спит… Сначала я не придавала им внимания, отгоняла подозрения прочь, но, не сомкнув глаз этой ночью, поняла: вы не тот, за кого себя выдаете.

— Что ты говоришь, мама?!

— Прекратите! Прекратите, пожалуйста! — с надрывом сказала женщина. — Перестаньте измываться над матерью.

— Как скажешь, мама, — подавлено произнес я.

— Не называйте меня матерью. Вы — не Дитрих. Но, Боже, как вы похожи

на моего сына! Если бы я не рожала в здравом уме и трезвой памяти, то решила бы, что вижу его брата-близнеца. Но я хорошо помню, что у меня был всего один сын. И вы — точно не он. Скажите, Дитрих, настоящий Дитрих, жив? — с такой надеждой прошептала мать, что я почувствовал, как во мне что-то оборвалось.

В горле встрял сухой комок, слезы навернулись на глаза. Что я мог сказать этой женщине? Правду? Но как это немилосердно и тяжело говорить, что ее единственный ребенок погиб, в тело его вселилась чужая душа, а от того Дитриха, которого она когда-то выпестовала, осталось только непонятное ощущения легкого, почти невесомого присутствия.

А если солгать? Нагромоздить груду лжи, сослаться на ушиб во время падения с коня, пытки в Тайной канцелярии, наплести вагон и бочку арестантов… Лишь бы дать ей успокоение, основанное на полной фальши. Могу ли я поступить таким образом с матерью? Нет, это выше моих сил. И, не потому что безмозглый дурак, бесчувственная скотина или что-то еще в этом роде. Просто врать матери — кощунство. Она заслужила правду, какой бы страшной та ни была. Святая ложь не заслуживает высокого титула.

Я заговорил. Тяжело объяснять вещи, о которых и сам-то имею весьма смутное представление, но все, что я мной рассказал, было чистой правдой, во всяком случай такой, как мне представлялось. И что самое странное — баронесса поверила. Наверное, потому что материнское сердце действительно способно отличить где правда, где ложь.

— Значит, Дитрих внутри вас? — спросила баронесса, осторожно касаясь моей груди.

— Да, — я не стал дергаться в сторону, понимая, что ласка предназначается ее сыну. — Если быть точным — какая-то его частица, осколок души. Даже не знаю, как это объяснить.

— Тогда не пытайтесь… А он может что-то сказать мне?

— Нет, я лишь ощущаю его присутствие. Легкое раздвоение сознания в некоторых ситуациях. Он очень слаб и не может взять контроль над телом. Я не понимаю, почему он вообще остался. Если верить человеку, из-за которого это случилось, Дитрих умер, ушел на тот свет. Хотя, кажется, мы и в правду не исчезаем бесследно. Большего, извините, сказать не могу. Не потому, что не хочу, а потому что не знаю. Простите, меня, пожалуйста.

— За что? — поразилась женщина. — Разве это ваша вина?

Я покачал головой:

— Нет, моего согласия не спрашивали, но я все равно чувствую себя виноватым.

Она поцеловала меня в лоб и сказала:

— Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты, молодой человек. Я буду молиться, чтобы вы довели до конца вашу миссию. Надеюсь, небеса смилостивятся, и мой сын вернется. Вы верите в это?

— Кто знает, — тихо произнес я.

Если Дитрих вернется, что станет со мной?

Уезжая, я оставил матери мешочек с полусотней дукатов и попросил позаботиться о дочке. Это все, что было в моих силах.

Проснулись мы утром от выстрелов и криков встревоженных людей.

— В чем дело? — Карл присел на кровати, вытирая кулаком заспанные глаза. — Какая сволочь

шумит под окнами?

— Сейчас узнаем.

Я глянул в окно, пытаясь разобрать, что творится на улице, и увидел кавалькаду гарцующих всадников, палящих на всю округу из пистолетов и мушкетов. Похоже, они чему-то радовались и спешили возвестить об этом событии стрельбой. Прямо как ковбои из плохих вестернов. В дверь постучали.

Я перевел взгляд на Чижикова, тот понимающе кивнул и, осторожно, на цыпочках, подошел к ней, отведя за спину пистолет с взведенным курком.

— Кто?

— Это я, служанка, — донесся тонкий женский голос. — Хозяин просил сказать, что пан Потоцкий прибыл и призывает всех постояльцев к столу, чтобы выпить с ним за благополучное возвращение. Пан за все платит.

Мы переглянулись. Потоцких в Польше хватает, и далеко не все из них относятся к ветви знатных магнатов. Мне говорили, что всего насчитывается около шести разных шляхетских родов под этой фамилией. Тот Потоцкий, что занимался ввозом фальшивых денег, входит в какой-то из весьма захудалых, и по закону подлости, вполне мог прорваться сквозь все кордоны. М-да, ситуация не из приятных. Меня и Карла пан не знает, а вот Михая вполне мог запомнить, даже наверняка запомнил. Если не спустимся, не удивлюсь, если Потоцкий явится лично приглашать курляндских дворян отпраздновать его возвращение. Хочешь — не хочешь, а надо идти, садиться за один стол и делать вид, что радуешься благополучному исходу, а Михай с гренадерами пускай запрутся в комнате и не «отсвечивают».

Я попросил Карла одеться, выйти первым и разведать обстановку, а сам остался, чтобы проинструктировать остальных. Приказ: «и носу не выказывать из комнаты» не вызвал у них пререканий.

— Да всегда, пожалуйста, — пожал плечами Чижиков. — Будем сидеть как мыши.

— Токмо винца попросите кувшинчик принести. Все равно Потоцкий платит, — усмехнулся Михайлов.

— Ага, может еще и девах поразбитнее пригласить? — не удержался я от колкости.

— Отчего не пригласить, — подкрутил ус Михайлов. — Я б не отказался. Моя благоверная далече и ничего не узнает, ежели никто не расскажет, конечно.

Чижиков отвесил ему звонкий шлепок по макушке.

— Ты чего? — развернулся недоумевающий Михайлов.

— Того, — зло пояснил «дядька». — Не зарывайся, помни, что говоришь с унтер-офицером. Знай свое место, Мишка.

— Дык я ж шуткую, — попытался оправдаться незадачливый гренадер.

— Ты со мной шуткуй, а их благородие не трогай. Они пока милость к тебе проявляют, а то б давно зубы повыщелкали, — ощерился Чижиков.

Он был полностью прав. Нет ничего хуже для армии, чем панибратство. Стоит чуть ослабить поводья, и ситуация станет неуправляемой. Россия столько раз это проходила: в семнадцатом году, в середине восьмидесятых и начале девяностых прошлого века. Карл стремительно взлетел по ступенькам и едва не сбил меня с ног.

— Это он, наш Потоцкий, — с трудом сдерживая сбившееся дыхание, сообщил кузен.

— Понятно, — процедил я сквозь зубы, — Хорошо, пойдем знакомиться. Врага полезно знать в лицо. Один пожаловал или с Сердецким?

С последним мы хоть и служили в одном капральстве, но никогда не виделись.

— Сердецкого нет, умчался к себе в имение. А у Потоцкого дела в городе, вот и колобродит. Девок каких-то на улице похватал, танцы устраивает.

— Танцы — это хорошо. Правда, из меня танцор никудышный, — сказал я чистую правду.