Лейб-хирург
Шрифт:
Она недовольно хмурится и встает.
— До свидания.
Сухой кивок, и Ольга выходит из палаты. Кажется, обиделась. Ну, и пусть. Легче будет расстаться. Правды мне не простят, ну, и пусть! Жить не по лжи трудно, но радостно. И тогда «многая и лютая воспоминания» не будут мучить меня.
В палату заходят два санитара. Один несет тазик с водой. На плече его — полотенце. У второго в руках какая-то корзинка. Без лишних слов, санитары ставят ноши у кровати и сдергивают с меня одеяло. Снимают белье и принимаются мыть — то есть обтирают влажным полотенцем. Действуют быстро и умело. Меняют белье, один из санитаров достает мыло, помазок и опасную бритву. Через пять минут я побрит, чист и свеж.
— Спасибо, братцы!
— Ништо,
Уходят. Следом в палату впархивает сестра милосердия в белом фартуке с красным крестом на груди. Волосы закрывает белая косынка. В руках у сестры — поднос. На нем фарфоровая чашка, из которой струится пар. Лицо знакомое. Лиза? Она. Полякова ставит поднос на тумбочку.
— Здравствуйте, Елизавета Давидовна!
— И вам здравствовать, Валериан Витольдович! — кивает она. — Вот, кушать принесла. Бульон с гренками.
Она садится на стул и перемещает поднос себе на колени.
— Позвольте я сам.
— Не позволю! — она крутит головой. — Вы тяжело ранены и должны лежать. Так сказал доктор.
— Я сам врач.
— Но мы не в операционной, это там вы могли командовать. Здесь начальница я, — ее губы трогает улыбка. Выглядит Лиза непреклонно. — Лежите!
Подчиняюсь. Мне кладут салфетку на грудь. Лиза, поочередно зачерпывая ложкой из чашки, начинает меня кормить. Вкусно! Не помню, когда я в последний раз ел бульон. Кажется, на войне «трех восьмерок». [3] Кухня там подкачала, и мы разводили в кипятке бульонные кубики. Химия, щедро приправленная солью… А вот этот бульон варили из курицы, которая утром кудахтала. Нежный, мягкий вкус, оттеняемый свежеподжаренными гренками. Хлеб здесь невероятно вкусен, никакого сравнения с тем, что я ел в своем мире. Не научились здесь химию в продукты добавлять, и, дай бог, не научатся. Не будет «эффективных менеджеров», для которых главное прибыль, а не здоровье людей. Эта сволочь за копейку задавится, а то, что люди от химии болеют, им плевать. Человеколюбие бизнесу не свойственно — мешает зарабатывать деньги. Индустрия контрафактных продуктов и напитков в оставленной мной России мощная. Не от хорошей жизни люди стали печь хлеб сами и гнать самогон. Я его, кстати, пил. Водка из магазина рядом не стояла. Да что водка? Дешевое виски из супермаркета — пойло по сравнению с домашним самогоном, выгнанным по правильной технологии и с любовью. Хорошо, что ром не подделывали — не самый популярный напиток. А вот с коньяком было беда…
3
Российско-грузинский конфликт, начавшийся 08.08.2008.
Бульон закончился, вкусно, но мало. Добавки я решил не просить — все равно не дадут. Лиза промокает мне губы салфеткой и перемещает поднос на тумбочку. Уходить явно не собирается.
— Спасибо, — благодарю я. — Давно не ел.
— Некоторым стоило позаботиться! — сердито говорит Лиза. — А то гонит всех из палаты, а подумать, что раненый голоден, не удосужилась.
Ясно, на кого этот наезд. Ситуация! Оказаться между ревнивицами… Хотя с Ольгой у меня, наверное, все. Не станет она связываться с мутным попаданцем. Жениться на Лизе? Она меня любит, и женой будет хорошей. Евреи умеют воспитывать дочерей, семья для них главная ценность. Неплохая мысль. Буду ухожен и досмотрен. Отцу Лизы плевать на мое попаданчество. Он предприниматель и ценит людей дела. Я хороший хирург, по местным понятиям — гениальный. Тесть купит мне клинику, буду лечить людей. Обзаведусь детьми, и на семейных праздниках буду танцевать «семь сорок». Большие пальцы в проймы жилета — и пошел. Пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам-тара-пам-пам!.. Я невольно представил себе эту картину и засмеялся.
— Что
— Ничего, — успокоил я. — Просто на душе хорошо. Я жив, рана не беспокоит, меня накормили, а рядом сидит девушка неизъяснимой красоты. Отчего не радоваться?
Лиза раскраснелась.
— Я тоже рада, — говорит, придя в себя. — Хотя раньше плакала. Как узнала, что вас ранили…
Договорить она не успевает. Дверь распахивается, в палату входят двое в мундирах военных чиновников. Один из них грузен, у второго — очки с круглыми стеклышками. Знакомые лица! Загряжский Филипп Константинович, начальник госпиталя, и Николай Нилович Бурденко, главный хирург Белорусского фронта. При виде посетителей Лиза вскакивает.
— Покормили? — интересуется у нее Загряжский.
— Да! — отвечает Лиза.
— Тогда оставьте нас!
Лицо Лизы выражает недовольство, но спорить она не решается; молча забирает поднос и скрывается за дверью. Гости подходят к койке.
— Здравствуйте, Филипп Константинович и Николай Нилович!
— И вам здравствовать! — бормочет Бурденко, по-хозяйски устраиваясь на стуле. Загряжский остается стоять. Ай-ай-ай! Никто стульчик начальству не поднес. В моем мире такого бы не простили, а здесь почти генерал стоит и не выражает недовольства.
— Как чувствуете себя, Валериан Витольдович? — продолжает Бурденко.
— Хорошо.
— Голова болит?
— Ночью было. Но я справился. Вот этим.
Протягиваю руку и зажигаю над ладонью свечение.
— Все ваши фокусы, — бурчит Бурденко. Хирург-практик, он со скепсисом относится к чудесам. Я его понимаю — сам такой. Но что есть, то есть. — Посмотрим! — Бурденко достает из кармана слуховую трубку. — Нуте-с…
В следующие пять минут меня выслушивают, выстукивают и щупают. В завершение Бурденко разматывает на моей голове бинт и исследует операционный шов.
— Странно, — бормочет под нос. — Оперировал третьего дня [4] , а рана почти зажила. Воспаления нет. Удивительно.
Благоразумно молчу.
— Неплохо, очень даже неплохо.
Бурденко бинтует мне голову обратно.
— Мне можно вставать? — интересуюсь.
— Что вы! — Бурденко крутит головой. — После проникающего ранения в мозг? Осколок я достал, отверстие в черепе закрыл, рана заживает, но что там внутри, неизвестно. Мозг — темное дело. Постельный режим, голубчик! Причем, строгий.
4
То есть позавчера.
— Благодарю, Николай Нилович! Спасли вы меня. Можно сказать: вырвали из лап смерти.
Звучит пафосно, но здесь этого не стесняются.
— Это мой долг, Валериан Витольдович! Что вам объяснять? Сами оперируете, — он встает и поворачивается к Загряжскому. — С вашего позволения удалюсь. Раненый попечения не требует, а у меня дела.
— Спасибо, Николай Нилович! — благодарит Загряжский.
Бурденко кивает и уходит. Выглядит он недовольно. Понимаю, от чего. Главного хирурга фронта оторвали от дел ради какого-то раненого. Осмотреть меня мог и обычный врач, но я привилегированный больной. Не потому, что меня с Загряжским и Бурденко связывают добрые отношения, отнюдь. На меня положила глаз наследница престола, а это выводит недавнего зауряд-врача в число вип-персон.
Загряжский устраивается на стуле.
— Чем могу быть полезен, Валериан Витольдович? Есть просьбы, пожелания?
Дожил! Начальник госпиталя, статский советник, интересуется у начальника медсанбата и надворного советника его пожеланиями. Это если бы генерал в моем мире спрашивал о том же подполковника. Впрочем, был бы я зятем Путина… Или хотя бы кандидатом в зятья.
— Благодарю, Филипп Константинович, ничего не нужно. Если только газет. Хочу знать, чем живет Отечество.
— А вам можно? — Загряжский задумывается.