Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

Форестер Сесил

На деревянном ограждении марса появились две руки, за ними голова. Хорнблауэр с раздражением посмотрел на человека, нарушившего ход его мыслей. То был Финч, матрос из его дивизиона, щуплый мужичок с редкими волосами, водянистыми голубыми глазами и идиотской улыбкой. Именно такая улыбка осветила его лицо, когда после первого разочарования – Финч не ожидал, что марс окажется занят, – он узнал Хорнблауэра.

– Простите, сэр, – сказал матрос. – Не знал, что вы здесь.

Он висел в неудобной позе, спиной вниз, не решаясь перелезть с путенс-вантов и рискуя упасть при очередном крене корабля.

– Залезайте, если хотите, – сказал Хорнблауэр, проклиная свое мягкосердечие.

Строгий офицер велел бы Финчу

убираться, откуда пришел, и не мозолить глаза.

– Спасибо, сэр. Большое спасибо, – сказал Финч, перекидывая ногу через ограждение.

Он подождал, пока корабль накренится, и перевалился на марс. Здесь Финч присел, чтоб из-под крюйселя взглянуть на грота-марс, потом обернулся к Хорнблауэру и обезоруживающе улыбнулся, словно пойманный на шалости ребенок. Хорнблауэр знал, что Финч немного не в себе (поголовная вербовка выгребла во флот всех кого попало, в том числе и слабоумных), хотя моряком он был опытным, мог убирать паруса, брать рифы и стоять у штурвала. Улыбка его выдавала.

– Здесь лучше, чем внизу, сэр, – извиняющимся тоном сказал Финч.

– Вы правы, – ответил Хорнблауэр с полным безразличием, желая отбить охоту продолжать разговор.

Он отвернулся, чтобы не обращать на Финча внимания, устроился поудобнее и попытался под мерное качание марса впасть в то полусонное состояние, в котором может неожиданно созреть решение. Но это было непросто. Финч метался, как белка в колесе, глядя то с одного, то с другого места и постоянно прерывая ход мыслей Хорнблауэра, тратя зазря его бесценные полчаса свободы.

– Какого дьявола, Финч?! – рявкнул наконец Хорнблауэр, окончательно потеряв терпение.

– Дьявол, сэр? – переспросил Финч. – Нет, не дьявол, дьявол не тут, сэр, прошу прощения.

Он вновь таинственно улыбнулся, словно нашкодивший ребенок. Какие тайны скрыты в глубине этих странных голубых глаз? Финч опять заглянул под крюйсель: сейчас он был похож на младенца, играющего в «ку-ку».

– Вот он! – сказал Финч. – Я его видел. Бог опять на грота-марсе, сэр.

– Бог?

– Да, да, сэр. Иногда Он на грота-марсе. Чаще всего там. Я Его сейчас видел, борода у Него развевается по ветру. Его только отсюда и видно, сэр.

Что можно сказать человеку, у которого такие галлюцинации? Хорнблауэр тщетно ломал голову над ответом. Финч, казалось, забыл о присутствии мичмана и снова играл в «ку-ку» у края крюйселя.

– Вот Он! – сказал Финч себе. – Вот Он снова! Бог на грота-марсе, а дьявол в канатном ящике.

«Весьма подходяще», – цинично подумал Хорнблауэр, но вслух ничего не сказал. Он и не думал высмеивать фантазии Финча.

– Дьявол в канатном ящике во время собачьих вахт, – сказал Финч, ни к кому не обращаясь, – Бог же вечно пребывает на грота-марсе.

«Странное расписание», – заметил про себя Хорнблауэр.

Внизу на палубе начали бить восемь склянок, боцманматы засвистели в дудки, и послышался голос боцмана Уолдрона:

– Подвахтенным на выход! Все наверх к повороту оверштаг! Все наверх! Все наверх! Эй, старшина корабельной полиции, запишите, кто последний появится из люка! Все наверх!

И без того краткий отдых, нарушенный навязчивым присутствием Финча, окончился. Хорнблауэр перелез через ограждение и уцепился за путенс-ванты. Спускаться через собачью дыру было бы удобнее, но недостойно моряка. Финч подождал, пока Хорнблауэр слезет с марса, однако легко перегнал его по дороге на палубу. Опытный моряк, Финч бегал по вантам, как обезьяна. Тут все мысли о странных фантазиях Финча вылетели у Хорнблауэра из головы – надо было разворачивать корабль.

Однако позднее он несколько раз мысленно возвращался к странным словам Финча. Нет сомнений, что Финч твердо верил в то, что говорил. Об этом свидетельствовали и его слова, и выражение лица. Финч говорил о бороде Бога – какая жалость, что он не потрудился

подробнее описать дьявола в канатном ящике. Рога, хвост и раздвоенные копыта? И почему только во время собачьей вахты? Странно, что он придерживается строгого расписания. Хорнблауэр затаил дыхание: его внезапно осенило, что у слов безумца может быть вполне рациональная подоплека. Быть может, дьявол в канатном ящике во время собачьих вахт – образное выражение, означающее, что там творятся дьявольские дела. Хорнблауэру предстояло решить, что требует от него долг, а что – практические соображения. Можно доложить о своих подозрениях Экклсу, первому лейтенанту; но после года на флоте Хорнблауэр легко мог вообразить, что ожидает младшего мичмана, рискнувшего побеспокоить первого лейтенанта своими необоснованными подозрениями. Лучше сначала посмотреть самому. Неизвестно, однако, что он там найдет – если найдет – и как с этим разбираться, опять-таки, если будет с чем разбираться. Хуже того, он не был уверен, что сумеет с этим разобраться, как подобает офицеру. Он может выставить себя дураком. Может повести себя неправильно, навлечь на себя позор, поставить под угрозу дисциплину на судне, ослабить ту тонкую ниточку, которая связывает офицеров и матросов, дисциплину, которая заставляет три сотни людей по слову капитана безропотно сносить неописуемые тяготы и, не задумываясь, рисковать жизнью. Когда восемь склянок сообщили об окончании послеполуденной и начале первой собачьей вахты, Хорнблауэр с трепетом спустился вниз, вставил в фонарь свечу и направился к канатному ящику.

Внизу было темно, душно и плохо пахло, корабль качался на волнах, и Хорнблауэр то и дело спотыкался о разные неожиданные препятствия. Впереди виднелся слабый огонек и слышались голоса. Хорнблауэр задохнулся от страха: быть может, готовится бунт. Он загородил рукой окошко фонаря и тихо двинулся вперед. Два фонаря висели на низких палубных бимсах, под ними сгрудились человек десять, даже больше, – до Хорнблауэра доносился шум голосов, но слов было не разобрать. Тут шум перешел в рев, кто-то в центре круга встал почти в полный рост, насколько позволял ему палубный бимс. Он без всякой видимой причины мотал головой из стороны в сторону. Лицо его было скрыто от Хорнблауэра. Тут Хорнблауэр вздрогнул, увидев, что руки человека связаны за спиной. Сидевшие снова взревели, словно болельщики на скачках; человек со связанными руками повернулся и оказался к Хорнблауэру лицом. Это был Стайлс, тот самый, который страдал от чирьев, Хорнблауэр сразу его узнал. Но сильнее всего Хорнблауэра поразило другое. На лице Стайлса висело что-то жуткое. Его-то Стайлс и пытался стряхнуть, мотая головой. Это была крыса. Желудок Хорнблауэра перевернулся от ужаса и отвращения.

Сильно рванув головой, Стайлс сбросил с лица крысу, затем неожиданно плюхнулся на колени и, с завязанными руками, попытался схватить ее зубами.

– Время! – крикнул кто-то голосом боцмана Патриджа.

Этот голос так часто будил Хорнблауэра, что он не мог его не узнать.

– Пять дохлых, – сказал другой голос. – Кто угадал, платите.

Хорнблауэр шагнул вперед. Часть каната была сложена в бухту, образуя крысиный загон, в нем на коленях стоял Стайлс, вокруг были живые и мертвые крысы. Возле загона, лицом к нему, сидел Патридж с песочными часами, которыми замеряют время при бросании лага.

– Шесть дохлых, – запротестовал кто-то. – Эта дохлая.

– Нет, не дохлая.

– У нее спина сломана. Она дохлая.

– Она не дохлая, – сказал Патридж.

Тут споривший поглядел вверх и увидел Хорнблауэра. Слова замерли у него на губах. Все остальные проследили его взгляд и тоже замерли; Хорнблауэр выступил вперед. Он по-прежнему не знал, что делать, не мог побороть тошноту, вызванную кошмарным зрелищем. Превозмогая страх, он в то же время быстро соображал, что делать, и решил нажать на дисциплину.