Лежу неубитый, живой

Жемойтелите Яна

Арона обследовали ещё и ещё, советовались, снова обследовали и снова выносили вердикт: «Не годен». А он стоял на своём. На фронт, и никаких там поблажек. «Разве может так статься, что я родине послужить не годен? Да

что же вы говорите такое?»

Наконец Копштейну разрешили идти на фронт – но только при условии, что он сбросит вес и начнёт заниматься спортом.

Новобранцев никто, конечно, не предупредил, что лыжбаты, которые использовали в качестве обычных пехотных частей, несли огромные потери и что эта практика уже была признана нецелесообразной. Задача эскадрона – это разведка сил противника, диверсионные действия по ближайшим тылам противника, взрывы мостов, железнодорожных станций и т. д.; и, наконец, охрана флангов действующих полков.

А студентам хотелось настоящей войны и подвигов. А политруку Мазохе хотелось, чтобы как можно больше бойцов лыжного эскадрона вернулись в свой институт: Мазоха понимал, что поэты совсем не созданы для войны. Поэты должны писать стихи, в которых сам Мазоха, кстати, понимал мало, но за несколько дней учебки сумел проникнуться рифмованными строчками, которые, по его разумению, ладно пригнанные друг к другу, составляли какой-то новый язык, на котором люди

говорили о недоступных ему вещах типа любви или тёплого моря. Ни того, ни другого Мазоха узнать не успел: он то учился войне, то сам воевал. Несколькими месяцами ранее, в сентябре 1939, Мазоха вместе со всем СССР освободил Западную Украину и Западную Белоруссию и – как участник кампании – почему-то надеялся, что вот наконец-то жизнь наладится и покатится вперёд – счастливая и обильная… Но случилась новая война. И теперь уже Мазоха прекрасно понимал, что дальше рубежей Суоярви, или бывшего Шуезерска, Красная армия вряд ли продвинется, наткнувшись на отчаянное сопротивление этих оборотней Маннергейма. Оборотней – потому что обычные живые люди не могли так долго противостоять лютому морозу и многократно превосходящим силам противника, они бы давно рассыпались в прах, как ледяные торосы. И теперь Мазоха побаивался про себя, что после Финляндии жизнь станет ещё тяжелее, потому что после войны всегда становится хуже. Он, конечно, об этом никому не рассказывал, но и контрреволюционные речи, которые иногда долетали до него, сносил стоически; ну что, мол, это не Финляндия на нас напала, это мы сами на учениях обстреляли свою территорию и т. п.

Конец ознакомительного фрагмента.