Лезвие страха
Шрифт:
Солдат перестал рыдать, он лишь всхлипывал и жался к стене. Сивый сплюнул себе под ноги и повернулся к Людоеду.
– Так вот, господин лейтенант… Дом-то мы отбили, а дальше что?
Солдаты повернули к командиру измученные лица. Сивый сунул меч в ножны и продолжил:
– Я так понимаю, что город мы расчистили… Ну, окромя ям этих и подземелий. Пожалуй, уже и рыцарям пора в бой вступать?
Людоед задумчиво почесал щетину и ответил:
– Площадь наша, бойцы. Завтра здесь будут "Призраки" и "Мантикоры"… За ними придут осадные машины и остальные войска. Мы свою работу выполнили, рыбий глаз… Вот только эту ночь пережить бы… А с рассветом, глядишь – и пиво будет, и обозы, и каша горячая. Ночь только пережить, рыбий глаз…
Солдаты
– Умирать страшно, рыбий глаз. Страшно, вот так вот, под дождем и в дыму. Но вы все пришли сюда за той самой звонкой монетой, и все дали слово верности нашему Императору. И мы не умрем! Мы армельтинцы, гордость армии Императора. Мы будем резать, жечь и грызть, будем, если надо… А сейчас – спать. Этих вот только в яму покидаем – и спать. По очереди, по одному, в полглаза, змеи степей! И не дадим застать себя врасплох!
Глава 42
Здесь, южнее Бадболя, было значительно теплее, светило мягкое осенние солнце и деревья вокруг стояли, едва тронутые легкой желтизной. На ужин им раздали миски с жидкой похлебкой, в которой плавали редкие плохоочищенные кусочки кореньев. Аттон быстро опустошил свою тарелку, швырнул миску в помощника обозного повара, и вернулся к размышлениям.
Шла четвертая неделя его вынужденного путешествия на юг, и никакой возможности совершить побег пока не предоставлялось. Конечно, ему не составило бы труда вырвать цепь из ненадежных креплений в полу, передушить охрану и скрыться, но в обозе не было ни одного верхового животного, а пешком, да со скованными руками он далеко бы не ушел. Дорога, по которой двигался караван пролегала в незнакомой ему южной части Прассии, деревни попадались редко, и только в одной из них Аттон заметил что-то вроде кузницы. Повсюду вдоль дороги мелькали напоминания о недавно прошедшей войне. Почти на каждом дереве у развилки болтался обеденный остов какого-нибудь несчастного дезертира, а в деревнях испуганные люди по-прежнему прятались по землянкам, стараясь ничем не выдать своего присутствия.
В этот вечер торговый мастер Рупир Хайок решил провести осмотр каторжников. Для чего осуществляются такие осмотры, Аттон так и не понял. Кормили их паршиво, в плену у Баркая в этом плане было гораздо лучше, на прогулку выводили один раз в сутки, за каждую ошибку, будь то громкий крик или просьба о добавке, жестоко били. Всех, кроме Аттона. Очевидно, что Хайок предполагал продать его еще дороже, и поэтому берег. Остальные каторжники, а их в клетке было семеро, регулярно получали свою порцию ударов плетьми или палками. Впрочем, как заметил Аттон, бантуйцы, в отличии от всех остальных охранников этого мира, садистов по определения, никакого удовольствия в избиениях униженных людей не находили. Они делали это равнодушно, даже нехотя, словно выполняя неприятный, но тем не менее обязательный к исполнению ритуал. В лагере вообще поддерживалась железная дисциплина, построенная на беспрекословном подчинении старшему торговому мастеру. Бантуйцы делали все четко, размеренно, чем немало удивили Аттона, прекрасно знающего обычный быт караванщиков. Впрочем, как он понял, такая жесткая дисциплина себя вполне оправдывала. Караван двигался без задержек, мощные телеги, груженые разнообразным товаром двигались плавно, сказывалась мастерская работа плотников, ни мгновенья не сидящих без дела, могучие волы были ухожены, их чешуйчатые бока лоснились от жира. Аттон, отводивший в свое время не один караван, был поражен четкостью и слаженностью действий бантуйцев, и даже испытал что-то вроде зависти.
Когда старший торговый мастер приблизился к их клетке, Аттон обдумывал очередной план побега, равнодушно поглядывая при этом на своего соседа – хмурого тощего северянина, заходящегося в беспрестанном кровавом кашле. Северянин, пойманный на воровстве скота и проданный на галеры, умирал от грудной лихорадки и от побоев. Заметив Хайока Аттон отвернулся от умирающего и принялся разглядывать
– Ты уверен?
Толстяк закивал лысой головой.
– Да, господин старший торговый мастер, совершенно точно уверен, это он.
Хайок повернулся к охране и указал на Аттона.
– Вывести его.
Один из бантуйцев приоткрыл дверь клети, а другой разомкнул длинным ключом замок, удерживающий цепь и проговорил:
– Ты, темноволосый, вылезай. С тобой хочет побеседовать старший торговый мастер.
Аттон выбрался из клетки и немного попрыгал на месте, разминая затекшие ноги. Высокий бантуец с равнодушным темным лицом ткнул его в спину ножнами корда.
– Пошел, пошел.
Аттон неспешно приблизился к торговому мастеру и улыбаясь уголками губ посмотрел на него сверху вниз. Рупир Хайок не доходил ему даже до плеча. Бантуец неприязненно оскалился и проговорил:
– Чему ты улыбаешься, хайшем?
Аттон невозмутимо пожал плечами и ответил:
– Тому, что я еще жив, старший мастер-башар…
Хайок задумчиво пожевал губами и улыбнулся.
– Баркай сказам мне, что ты храбрый воин, хайшем. А мой писарь Иени говорит, что ты тот самый знаменитый Птица-Лезвие, о подвигах которого слагают легенды. Так ли это, хайшем?
Аттон покосился на изувеченное лицо одноглазого толстяка и подтвердил:
– Да, старший мастер-башар. Я и есть тот самый Птица-Лезвие, о котором слагают легенды.
Хайок обхватил пальцами гладкий подбородок и задумался. Из клетки за спиной Аттона раздался надсадный кашель. Хайок быстро повернулся к охранникам и прошипел:
– Ну хватит… Этот подонок мешает мне думать. Убейте его.
Охранники сорвались с места. Аттон повернул голову и понаблюдал, как из клетки извлекают брыкающегося северянина. Когда один из охранников поднял топор, Аттон отвернулся. Из-за спины донесся жалобный стон и два глухих удара. Хайок, улыбаясь, смотрел на него.
– За этого больного гурпана я заплатил жалкие гроши, по сравнению с теми деньгами, что мне пришлось выложить за твою голову, хайшем. Я бы никогда не поверил в эти сказки про Птицу-Лезвие, но я верю своему другу Баркаю. И он мне рассказал, что ты умудрился убить двух его людей, хотя при этом у тебя из затылка торчала стрела ловцов. Возможно, Баркаю действительно надо было сразу убить тебя, но он сохранил тебе жизнь, и я его понимаю. Он понес серьезные финансовые потери и компенсировал их сполна, передав право владения тобою мне. И что же мне теперь с тобою делать, хайшем? Если я продам тебя мастеру Меку на галеры, я не верну себе и доли того, что вложил. Если я продам тебя мастеру Валлою на изумрудные рудники, я возможно и получу назад часть своих денег. Я могу оставить тебя при себе, но почему-то мое сердце подсказывает, что ты никогда не станешь частью Великого Торгового Дома. Остается одно – доставить тебя в славный город Мастеров, чтобы главы Великих Кланов решили твою участь. Возможно, кто-нибудь из них и даст за тебя хорошую цену.
Аттон спокойно улыбнулся.
– Сколько ты заплатил за меня, мастер-башар?
Хайок переглянулся с одноглазым и ответил:
– Двадцать колец золотом, хайшем.
Аттон присвистнул.
– Мне кажется, Баркай слишком дорого оценил мою голову. Впрочем, я могу предложить тебе такой выход. Ты меня отпустишь, а я обязуюсь вернуть тебе в течении двух лун эту сумму, плюс еще десять золотых колец.
Хайок улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Ты не умеешь торговаться, хайшем, и плохо знаешь обычаи Великого Торгового Дома. Я не отпущу тебя и не потому, что не верю в твои слова. Есть правила, которые не могу нарушать даже я. Ты останешься в клетке до самого прибытия в столицу. Там уже решать твою участь. Это мои последние слова. – Хайок дал команду охране, повернулся и пошел к обозу.