Льгота
Шрифт:
Легли, и Вера Игнатьевна быстро уснула. Она и раньше, приезжая к сыну в гости, не раз ночевала у него, спала вот на этом самом диване и тоже быстро засыпала. Даже быстрее и крепче, чем дома.
Заснуть-то заснула Вера Игнатьевна и теперь, да только через полчаса, может, вдруг вздрогнула и открыла глаза. Ей почудился какой-то неприятный хруст. «Мыши грызут», — пронеслась в голове догадка.
Притаилась, прислушалась.
С правого бока перевернулась на левый. Так, однако, дышать было тяжелее, и она легла на спину.
Сон не шел. Чуть только задремлет — начинал слышаться мышиный хруст.
«Нужно Илью послать как-нибудь в село, пусть выпилит квадратик в двери для кошки. — И приказывала себе: — А теперь спать. — И внушала: — Я засыпаю, засыпаю… А ведь Илья, по-моему, тоже не спит. Он только делает вид, будто уснул крепко-крепко. Но я по его дыханию чувствую, что это не так. За тридцать с лишним лет нашей жизни уже изучила, как он дышит, когда спит».
19
Илья Трофимович действительно не спал. И даже не засыпал. Лежал тихо, боясь потревожить Веру Игнатьевну. Сначала она мерно запосапывала. Но вот стала ворочаться, вздыхать. Ай снится ей что-то? Не исключено: испереживалась за минувший день.
Уснуть Илья Трофимович не мог по другой причине. Ему казалось, что в хате он запер кошку. Обходя в последний раз комнаты, он вроде бы слышал какое-то ворошение в подпечке. И даже мелькнула мысль: «Не кошка ли?» Но торопился. Игорь с улицы тоже поторапливал, и он в подпечек не заглянул.
На улице он кошки не заметил. Сейчас, зимой, она обычно далеко от дома не отходила. Выбежит на несколько минут — и снова просится в хату. Неуютно ей в эту пору на дворе. А в хате — теплынь и сытно.
Да, кошка осталась запертой. Кормиться ей нечем, воды нет. Даже если и поймает случайную мышь, она не спасет от голода.
Ах, как мерзко все получилось! Говорила ведь Вера: «Сделай для нее дырку в двери и в крыше». Не послушался. Не захотел дверь портить.
Может, написать Дарье письмо, чтоб выпустила кошку? Идея!.. Только ведь письмо к нам в село идет из города три дня. Да почтальон, старик Ермолаич, письма разносит нерегулярно: то запьет, то заболеет. Вот и получится, что пока письмо дойдет, кошка околеет.
Нет, надо завтра-послезавтра ехать в Варваровку самому.
А может, наплевать на кошку? Подумаешь — ценность! Тут большего лишился — родного угла на этой земле. Итак, спать, спать, спать…
20
Утром Вера Игнатьевна встала раньше всех. На дворе было еще темно — да и поздно в декабре рассветает, — но по сельской привычке вставать рано резво подхватилась с постели. К тому же она вчера вызвалась напечь к завтраку блинов и, умывшись, закрылась в кухне, начала взбивать тесто.
Вскоре послышалось шипение сковородки.
«Вера уже готовит, а я лежу», — укорил себя Илья Трофимович и сдернул одеяло.
Было тепло — не то что по утрам в селе. Там хата за ночь выстывала, и вот так, в одной майке и трусах, по комнате не походишь.
Илья Трофимович надел пижаму, которую в селе никогда не надевал, и прошел в кухню.
— Печешь? — кивнул на сковородку.
— Пеку… Только почему-то Игорь с Катей не встают. Да и Оленька…
— Нынче ж воскресенье. Пускай отсыпаются.
— Фу, а я про воскресенье и не вспомнила. Для чего ж я тогда пеку? Блины ведь остынут.
— Остынут.
Она расстроенно опустила руки.
— У тебя блин горит! — чуть не крикнул Илья Трофимович, заметив дым над сковородкой.
Вера Игнатьевна вздрогнула, будто на нее плеснули холодную воду, резко подняла сковородку.
— Замечталась я… Ладно, пока не буду, пока не нужны мои блины.
Она вернулась в комнату, свернула в несколько раз простыню, одеяло, убрала их вместе с подушкой в шкаф.
Приподняла диван, села, положив на колени руки.
Пришел из ванной умывшийся Илья Трофимович и сел рядом.
Делать Чевычеловым было нечего.