Лгунья
Шрифт:
— Ружеарк теперь твой, – сказала она.
— Что, простите? – тупо проговорила я, хотя прекрасно расслышала ее слова.
— Да, контрольный пакет акций. У меня остается одна пятая часть, но остальное – твое.
Мозг у меня был как мокрая губка. Рот открылся.
— Но этого не может быть, – сказала я. – Сами знаете. Знаете, что я не Мари–Кристин.
— Я знаю, что ты – тот человек, которому Ксавье хотел передать контрольный пакет.
— Нет, – сказала я.
— Разумеется, пятая часть всегда принадлежала тебе. Ты этого не знала?
— Конечно, не знала.
— Твой отец
Я тупо смотрела на нее.
— Ксавье говорил с адвокатом на следующий день после обследования в больнице, – продолжала она. – Он настоял на том, чтобы в завещание не вносилось больше никаких крупных поправок. Я спорила, что, возможно, ты не захочешь такой ответственности: ведь у тебя своя жизнь в Англии. Чепуха, сказал он, все должно перейти Мари–Кристин.
— Да, Мари–Кристин, – прервала я ее. – Но не мне.
Она покачала головой.
— Нет. Именно тебе. Давай не будем путать. Он говорил о тебе.
— Да, но какая разница? Я не Крис. Крис умерла. И принять это все… принять в подарок Ружеарк – это же криминальное преступление, мошенничество.
— А притворяться другим человеком в течение четырех недель – не мошенничество?
— Ну, это не одно и то же, так ведь? – Я потерла распухшие веки, но тщетно, ясности в голове не прибавилось. – Не понимаю, – промямлила я, – почему вы позволили мне морочить вам голову.
Она хмыкнула, будто не веря, что можно не понимать таких элементарных вещей.
— Сама знаешь почему, – сказала она. – Разве можно было лишать его иллюзий? Он был так счастлив. Я видела его лицо, когда вы приехали. Как я могла сказать ему, что женщина в машине – не Мари–Кристин? Конечно, надо было выяснить, кто ты. Я сделала запрос в больнице и пришла к заключению, что ты, возможно, та самая англичанка, которая исчезла именно в то время и которую так и не нашли. Я поняла, что ты просто не желаешь «находиться» и считаешь Ружеарк подходящим местечком, чтобы спрятаться.
— Я не хотела, чтобы все так случилось, – жалко сказала я. Извиняться все равно было поздно.
— Да, но ты и не пыталась прекратить это, правда? Ты нашла себе убежище, сделала свой выбор и теперь должна нести ответственность за последствия.
Я закрыла руками лицо.
Она потянулась через стол и тронула меня за локоть.
— Не думай, что я тебя осуждаю. Мари–Кристин. Все получилось как нельзя лучше, для всех нас. Я много лет не видела Ксавье таким счастливым. Франсуаза расцвела на глазах. Селесте, наконец, щелкнули по носу, а это совсем, неплохо. Что же касается Гастона… – она пожала плечами и убрала руку, – с того момента, когда он сделал вид, что узнал тебя, – тогда, в кухне… – Вместо того, чтобы закончить фразу, она мягко, понимающе усмехнулась.
— Но я не Мари–Кристин, – процедила я сквозь сжатые зубы.
Она улыбнулась.
— Ой, не глупи. Все знают, что ты Мари–Кристин. В больнице, в городе, в банке, твои кузины – все. Они могли бы поклясться в этом. И я поклянусь. И Гастон. – Ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь, когда я, наконец, пытаюсь признаться,
— Свидетелей чего?
— Того, что ты – это ты. Так положено по закону. Прежде, чем ты сможешь вступить в права наследства.
— Но я не могу вступить в права наследства, – возмутилась я так громко, что она приложила палец к губам. Послушно понизив голос, я сказала: – Зачем вы стали убеждать полицию, что я – Мари–Кристин, когда прекрасно знали, что это неправда?
— Ты бы предпочла, чтобы я сказала: «Нет, это английская домохозяйка, удравшая от мужа?» Я сделала это потому, что Ксавье ты нужна была именно как Мари–Кристин. И не думай, что ты сыграла главную роль в этом спектакле, ничего подобного. Ты просто вовремя подвернулась под руку, когда в этом возникла нужда, вот и все. Я поднялась.
— Мне нужно уезжать. Она приподняла бровь.
— Сейчас? Глупости. У тебя, по крайней мере, должно хватить храбрости остаться на похороны. Иначе это будет выглядеть очень странно.
— Да, конечно, – пробормотала я. – Простите. – И села.
Потом она прервала молчание, заговорив более мягким, почти уговаривающим тоном:
— Давай взглянем на это логически. Как это может быть мошенничеством, когда никто не пытается оспаривать завещание? И не станет пытаться. Ни за что. Мы рассказали всему миру, что ты Мари–Кристин, и вряд ли теперь пойдем на попятную и начнем это отрицать. Кроме того, – продолжала она, – как это, интересно, возможно – обвинять кого-то в том, что он с помощью обмана взваливает себе на плечи чужие долги? Потому что именно это ты и унаследуешь – долги. Поместье на грани банкротства. Если ты попытаешься продать свою долю, ты ничего не выиграешь. Такие дела. Знаешь, что ты получаешь в наследство? Камень на шею, обузу, отнимающую время и деньги. Это все, что у нас есть, но Ксавье любил Ружеарк.
— Я тоже люблю, – промычала я сквозь прижатые к лицу ладони.
— Знаю, что любишь, – сказала она.
— А как же Гастон?
— Гастон? Ой, да Гастону меньше всего на свете нужно такое бремя. Он много лет назад продал свою долю Ксавье. Ему нужны были деньги, чтобы помочь Сандрине начать собственное дело. Нет, его жизнь – море; он ни на что его не променяет. Селеста только и ждет, чтобы уехать в Париж. Побежит за первым встречным. А Франсуаза… Она славная девушка, но… – она пожала плечами. – Он был весьма практичным человеком, наш Ксавье. Он знал толк в подобных вещах, и хотел, чтобы Ружеарк достался тебе. И никому другому. Он его тебе доверил. Помни это.
— Благодарю, – прошептала я. Я боялась поднять на нее глаза – боялась, что снова начну реветь, но ей было не до сантиментов. Дело – прежде всего. Она дала мне ясно понять, что я меньше всех имею право на разные увертки.
Она сказала, что не находит ни малейших причин, почему, ради общего блага, я не могу продолжать играть роль Мари–Кристин.
— Я вам объясню почему, – сказала я. – Потому что Крис тоже была в бегах, и прошлое быстро ее догоняет. Думаю, в течение двух–трех дней меня могут арестовать.