Лгунья
Шрифт:
– Я тоже его люблю, - сказала я. У меня было такое ощущение, словно я иду по тонкому льду: одно непродуманное или поспешное движение, и я камнем уйду под воду.
– Верится с трудом, - холодно заметила она.
– Если ты так его любишь, то почему же ни разу не заехала к нам в гости?
На это у меня ответа не было. Почему я их не навещала? Я не знала.
– Это ещё можно было понять, пока была жива твоя мама - она, ясное дело, не хотела, чтобы ты к нам ездила. Но после её смерти...
– В этой недоговоренности слышался красноречивый презрительный упрек.
Я подумала, не приплести ли сюда загруженность
– Простите, - сказала я.
Tante Матильда поймала мой взгляд и не отпускала его так долго, что я занервничала. Как будто меня поймали на крючок. Я была вынуждена отвернуться.
– Потребовался несчастный случай, чтобы ты приняла наше гостеприимство?
Я пробормотала очередное извинение.
– Так куда же ты ехала?
– спросила она. Я видела, что сама мысль о том, что я ехала во Францию и не дала им знать, была для неё оскорбительна. Я была с ней согласна. Может, подумала я, соврать, как соврала мне Крис, и сказать, что как раз ехала к ним, но теперь это выглядело бы слишком неправдоподобно.
– По делам, - сказала я, пряча глаза.
Она кивнула.
– Что ж, по крайней мере, мы обе знаем, как себя вести.
– Да, - сказала я, глядя, как она уходит в тень плохо освещенной лестницы. Совершенно бессмысленный ответ: я понятия не имела, как себя вести.
Но ничто, даже этот неприятный разговор на лестнице, не могло помешать мне наслаждаться безупречным счастьем этого дня. Я вошла в свою комнату свою комнату - и долго смотрела в окно, слушая ритмичный стрекот кузнечиков, вдыхая мягкую тьму и густые, тяжелые запахи, исходящие из томящихся по влаге гортаней цветов. Я хотела, чтобы день не кончался. Никогда. Хотела, чтобы он длился и длился. Но он, разумеется, кончился, потому что дни всегда подходят к концу. Даже самые счастливые. Все кончается.
Я слишком часто использую слово "я", и это странно, потому что значение этого слова - абсолютная загадка для меня. Нет, вообще-то неправда. Я знаю, что оно значит: это застенографированное описание этого тела, покрытого шрамами, и того, что сидит внутри него, как в ловушке. Но здесь-то и начинаются трудности. Вот это вот самое, что сидит внутри него, как в ловушке, - что это?
Раньше я воспринимала это "я" как пожизненное заключение. Изнывала под тяжестью его бремени. Зверь, попавший в западню, всегда кажется слишком хрупким, чтобы такое выдержать. Поэтому я убегала. Бежала по длинным тоннелям, проложенным в собственной голове, бежала, пока не оказывалась так далеко, где меня никто не сможет поймать. Я испробовала все методы, которые только знала: лгала, готовила, пылесосила, выдумывала разные небылицы, чтобы себя успокоить. Выдумывала небылицы, чтобы придать смысл моему существованию. Но ничего не помогало. Я все равно была "я". Я всегда была "я", - той, кого мучают ночные кошмары, той, чей запорошенный песком глаз однажды открылся на миг в компьютерном магазине, и с тех пор так и не смог закрыться. "Я" - это жаркие, пропахшие
А теперь я - вот она, свободная от бремени. "Я" было мертво. Я больше не "я". Я уже другое "я", веселая незнакомка с легким сердцем, чье прошлое - не более чем сказка, чью боль мне нет нужды терпеть. Я чиста, как стеклышко. Мне теперь ничто не причинит вреда. Даже прежнее "я". Я смотрела на нее, прежнюю, бесстрастным взглядом. Я воспринимала её как маленькую, мягкую, отвратительную вещицу, вроде слизняка. Меня удивляла её уязвимость: я наблюдала, как она вздрагивает, словно её посыпают солью. Я хладнокровно думала: надо же, бояться такой ерунды!
Вот, наверное, почему я была так счастлива: на целый день я забыла о страхе.
Когда я проснулась, шел дождь. Я его слышала: тяжелые капли. Влажная дымка укрыла скалы, окрасила серым деревья. Но в целом, ещё один день все-таки наступил.
В холле на столе кто-то оставил почту. Я остановилась по пути на кухню, чтобы исследовать её. В обеих реальностях я проявляла бесстыдное любопытство. Дяде Ксавьеру пришло четыре письма, на вид официальные. Селесте - два. Я взяла в руки конверт, лежащий отдельно. Он был адресован Мисс К. Масбу.
Я долго стояла, глядя на него. В животе похолодело. Не знаю, почему я сразу его не выбросила. Оно не имело ко мне никакого отношения. Никакого. Я не хотела взваливать на себя бремя обрывков реальности из другого прошлого. Я не собиралась надолго оставаться в этой реальности.
По лестнице спускалась Tante Матильда.
– Нашла свое письмо?
– спросила она.
Нашла, это было очевидно. Я стояла и держала его в руке с таким видом, будто конверт пропитан ядом.
– Доставлено не по почте, - сказала она.
Я пригляделась к конверту. Ни марки, ни штампа.
– От друга?
– с любопытством предположила она.
– Наверное.
– Больше надеясь, чем веря в это, я добавила: - Может, от доктора Вердокса.
– Ах, от этого доктора, - сказала она, словно все про него знала.
– Ну да, конечно.
– Немного погодя она добавила: - Ты что же, не собираешься открыть?
Я не придумала подходящего оправдания. Лучше бы она ушла, чтобы я могла сделать это в одиночестве, но она увлеченно собирала на столе упавшие с цветов лепестки. Я принялась разрывать конверт, и делала это так неуклюже, что порвала само письмо внутри. Там был всего один листок, впопыхах выдранный из блокнота.
– Это от твоего друга-доктора?
– спросила она.
– Если захочешь как-нибудь пригласить его на обед...
– глаза её остановились на обрывке бумаги. Письмо было явно не от врача.
– Нет, - сказала я.
Она вежливо ждала, что я договорю.
– Подруга из Англии, - сказала я наобум.
– Она в отпуске. Здесь, неподалеку.
– Как мило, - она вытащила люпин, оторвала снизу засохшие бутоны. Я не знала, верит она мне или нет.
– Да, - сказала я.
– Подруга.
– Если тебе понадобится машина, можешь взять, какая-нибудь из них днем всегда свободна. "Рено" или "Ситроен". У "Рено" могут быть небольшие трудности с передачей. Очень темпераментная машина. Селеста предпочитает "Ситроен"...