Лгунья

Уиндзор Валери

– А вот, глянь-ка, - сказал он.
– Это твоя мать. Видела этот снимок? Тут они как раз только обручились.

Я увидела красивую, испуганную женщину с бледными, взъерошенными волосами в шерстяном костюме моды пятидесятых. Выглядела она совершенно растерянной, как человек, потерявший власть над происходящим. Рядом с ней стоял повзрослевший Херве, засунув руки в карманы и спокойно улыбаясь.

– Он совсем не похож на вас, - сказала я.

– Нет, Херве от всех нас отличался, - сказала Tante Матильда.
– Гастон и Ксавьер - одно лицо, а вот Херве был совсем другой. Выше. Тоньше в кости.

Я вспомнила имя Гастон.

Крис упоминала своего дядю, с которым она время от времени виделась. Он, возможно, был единственным человеком, который мгновенно раскусил бы, что я - фальшивка. Важно было выяснить, где он сейчас.

– Дядя Гастон...?
– начала я.
– Он в...? Где он сейчас?

– В море, - сказал дядя Ксавьер.

– В море?
– я постаралась, чтобы в голосе не прозвучало удивление. И явное облегчение.

– А вот снова твоя мама, - дядя Ксавьер перевернул следующую страницу.
– Это она в Англии.

Это была свадебная фотография.

– Сколько ей тут лет?
– спросила я.

– Очень молодая, - ответил дядя Ксавьер.

– Девятнадцать, - сказала Tante Матильда.
– Слишком молодая. Совсем ребенок.

– Мне было девятнадцать, когда я вышла замуж, - сказала Селеста, защищая мою мать.

– Ты - другое дело, - сказала Tante Матильда.

А затем следовал мой первый снимок: ребенок на руках женщины с пышными волосами. Женщина улыбалась, но натянуто: губы её немного кривились, как будто она испытывала боль. Затем пошли фотографии "Мари-Кристин 2 ans74" (толстый карапуз, глупо улыбающийся в камеру и протягивающий к ней руки); "Мари-Кристин 3 ans" (ноги подлиннее, светлые кудряшки и непослушное выражение лица); "Мари-Кристин 5 ans" (волосы прямее, неопределенного цвета, переднего зуба не хватает); "Мари-Кристин 7 ans" (широкая щербатая улыбка, шорты, поцарапанные коленки); "Мари-Кристин 8 ans" (волосы длиннее и темнее, почти того же цвета, что и теперь, улыбка почему-то смущенная, руки за спиной). Последнее лето во Франции.

– Какой я была страшненькой, - сказала я, приходя в опасное возбуждение.
– Только поглядите, - я требовала, чтобы они убедились, что это была совсем не я.

Дядя Ксавьер попытался перевернуть страницу, но я не позволила. Здесь была ещё одна фотография, которую я хотела рассмотреть. В ней было еле уловимое сходство с "Dejeuner sur l'Herbe75". На переднем плане, на коврике перед открытой корзинкой сидела Tante Матильда, как две капли воды похожая на себя нынешнюю. Рядом сидела ещё одна женщина с печальным, землистого цвета, лицом, с красивыми глазами, глядящими прямо в камеру.

– Кто это?
– спросила я.

– Моя жена, - сказал дядя Ксавьер.
– Твоя тетя Женевьева. Помнишь ее?

– Нет, - ответила я.

– Она долго болела.

– Рак, - сказала Tante Матильда.
– Умерла три года назад.

Две толстенькие девчушки в одинаковых платьях с бантами в волосах сидели рядом с ней, с вытянутыми прямо перед собой ногами и скучными лицами.

– Селеста с Франсуазой?
– спросила я Tante Матильду.

Она кивнула.

Перед ними в траве лежал на животе молодой человек, юноша. Рядом валялась его смятая рубашка. Верхом на нем восседала девочка, которую я теперь называла местоимением "я". А на заднем плане, не подозревая, что фотограф делает снимок, - никто кроме печальной жены дяди Ксавьера не обращал на это внимания, - сидел дядя Ксавьер с моей матерью. Все его внимание

было сосредоточено на ней, словно она говорила ему что-то столь личное, столь интимное, что он боялся пропустить хотя бы слово. Она сидела, обняв колени, голова наклонена к плечу, волосы (пышная завивка опала) мягкими, светлыми кольцами падали на глаза.

Я подняла на него удивленный взгляд. Он встретился со мной глазами и быстро перевернул страницу.

– Ой, посмотри, - поспешно сказал он.
– Снова Херве.

Херве и Ксавьер стояли около низкой спортивной машины. Рука Херве лежала на багажнике, как будто он похлопывал по нему.

Tante Матильда подошла и встала рядом со мной. Она надела очки.

– Это фото было сделано за пару недель до автокатастрофы, - сказала они.

Какой катастрофы?

На следующей странице я углядела фотографию молодого дяди Ксавьера. С бородой, в белой футболке, открывающей шею, он небрежно держал сигарету. Внизу подпись: "Гастон - каникулы 1967".

– Дядя Гастон, - сказала я, словно узнав его.

– Еще кадет, - сказала Tante Матильда.
– Он всегда хотел стать моряком. С малых лет.

– Ой, я тоже, - сказала я.
– Именно этого я и хотела.

Селеста, которая, зевая, потягивала вино, удивленно подняла бровь. Франсуаза приоткрыла рот, нитка слюны тянулась от верхних зубов к нижней губе. Дядя Ксавьер рассмеялся.

– Стать моряком?
– переспросила Tante Матильда таким тоном, будто я призналась на людях, что мои жизненные амбиции не шли дальше карьеры уличной проститутки - "четыре позы за один час".

– Видишь, - сказал дядя Ксавьер.
– Это семейное.
– Но три женщины смотрели на меня как на человека, отпустившего непристойную и безвкусную шутку.

Позже, когда все потянулись спать, Tante Матильда проводила меня наверх.

– У тебя есть все необходимое?
– спросила она.

– Да, благодарю. Все.

Она немного помедлила около моей двери.

– Спокойной ночи, - сказала я.

Она была самым совершенным и безупречным человеком: все в ней было на месте, ни складочки, ни выбившейся пряди волос, ни лишнего движения. Место, занимаемое ею в пространстве, напоминала маленькую квадратную крепость. Ни на дюйм она не выходила за пределы этой крепости. То, что она называла словом "я", содержалось в строжайших рамках.

– Ты, конечно, понимаешь, - сказала она, - что твой дядя Ксавьер испытывал...
– она пожала плечами, подбирая подходящее слово, - ... как бы это выразиться?.. сентиментальную привязанность к твоей матери.

– Да, - сказала я.
– Это я поняла.

– Но не более того, - твердо сказала она, словно ожидая, что я стану ей перечить.
– Ничего другого. Une amitie sentimentale. Только и всего.

– Да, - сказала я. Последовала длинная пауза. Считая разговор законченным, я снова сказала "спокойной ночи".

– Во всяком случае, с его стороны, - продолжала она.
– С её же... она снова пожала плечами.
– Он хороший человек, мой брат, но не слишком умный. Его всегда тянуло к красивым женщинам. Он так и не понял, что за человек она была.

– А что за человек она была?
– спросила я.

Tante Матильда странно улыбнулась, одними губами.

– Дорогая моя, - сказала она, - ты прожила с ней больше двадцати лет. Ты сама должна знать, какой она была.
– Она покачала головой.
– Бедный Ксавьер. Он так тебя любит.