Либертанго
Шрифт:
– Сто лет в руках не держал…
– Не выпендривайся – играй.
Макс взял гитару. Железные струны с отвычки резали пальцы:
Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног.
Звездная пыль – на сапогах.
Мягкое кресло, клетчатый плед. Не нажатый вовремя курок.
Солнечный день – в ослепительных снах.
Группа крови – на рукаве…
– Ты,
Макс резко прижал струны ладонью.
– Да ладно, – не поверил он.
– По радио говорили: разбился в аварии.
Макс огляделся – никто и не думал это опровергать.
Как же так?.. Стоило уехать – всего лишь какой-то месяц – и всё рушится… Последние герои гибнут, уходят не прощаясь… Обратного хода нет… Что было важно и дорого – закончилось…
– Ты еще поплачь, – насмешливо прищурился «Розенбаум», увидев, как гость изменился в лице.
Час 4. Странный стук
Плыть становится тяжело, отдыхать – холодно.
Пора прощаться.
Что остается сделать?..
Да в общем-то… всё уже сделано.
«Прощай…»
Нет, громче:
«Прощай, Мир!»
Да. Еще:
«Здравствуй, Новый Мир!»
Всё. Теперь, вроде бы, всё.
Берег сзади, луна впереди, наверху звезды.
Страшно. Но как любопытно!
Пора.
Одновременный толчок ногами и руками. Выскакиваю по грудь из воды, проваливаюсь обратно и погружаюсь с головой.
Теперь вдох носом. Носом!
Не получается, что-то мешает – нос словно заткнут!
Тогда – ртом. Не глотать! Вдыхать! Вдыхать, а не пить!!!
Вода выталкивает! Двигаться, удерживаться под водой!
Движения рук и ног хаотичны…
Иерусалимская зима убивала. Будь кругом снег, организм бы понял: «зима». Перестроился бы, адаптировался, включил предусмотренные природой защитные механизмы. Но по совокупности признаков (долгий световой день, трава зеленеет, на деревьях листья) – северное лето в своем разгаре. Такое вот хреновое лето.
Батарея включается только вечером, на пару часов. Стены бетонные, пол каменный, стекла одинарные. Есть солнце – можно хотя бы погреться на улице, а нет его – выходишь из промозглого помещения, а снаружи тот же холод да еще ветер и дождь.
Нос вечно течет, горло воспалено… Единственная отрада – душ (в конце коридора, горячая вода по расписанию). Побаловав себя обжигающей струей, какое-то время наблюдаешь восходящий от тела пар…
Тлетворный климат – полбеды. Максу казалось, что он угодил в страну лжецов. Люди обманывали в большом и малом, часто без видимой для себя пользы. Прохожий, у которого спрашивали дорогу, не признавался в неведении, но обязательно давал директивы. Не представляя местонахождения искомого, он либо тыкал в произвольном направлении, либо таки подробно объяснял, как найти, но совершенно
Разумеется, Макс и прежде встречался с подобными проявлениями, но здесь это было, скорее, не исключением, а нормой. Истина и ложь в сознании людей являлись равноценными, а руководила ими сиюминутная потребность не ударить лицом в грязь.
Потребность эта принимала и вовсе анекдотические формы. Гигантские, состоящие из десятков разнокалиберных ключей связки, свисающие у мужчин с поясов, были призваны придавать значимость в глазах окружающих: сколько ключей, столько, стало быть, у их обладателя и дверей – машин, квартир, домов… И пускай он насобирал эти ключи где попало – глядишь, кого-нибудь да впечатлит!
Но истинный гротеск – игрушечные телефоны. Мобильная связь была доступна пока лишь избранным, и в магазинах появились игрушки: отнюдь не дешевые имитации настоящих аппаратов, с батарейкой и звонком. Можно было увидеть, как, завидев девушку, мужчина приосанивается, незаметно прикасается к висящему на поясе аппарату, раздается пиликанье, мужчина подносит телефон к уху и, постреливая глазами, принимается громогласно вещать…
Макс мог бы упростить себе жизнь: игнорировать уродливое, сосредоточиться на приятном. Один его приятель любил Израиль за дешевые помидоры. Другой переименовался из Миши в Моше и носил кипу. Но Макса подобная мимикрия пугала: утратить чувство истины, сотворить из помидоров кумира, меряться ключами, разговаривать с игрушечным телефоном и превратиться наконец в Моше…
Соседом по комнате оказался коренной израильтянин Ифтах, отслуживший в армии и учившийся теперь на юриста. Тут бы и погрузиться в языковую среду! Но сосед тоже знает английский – с чего бы говорить между собой на иврите? У кого хватит терпения по сто раз повторять, а главное, выслушивать, как человек бекает и мекает, мучительно подбирая слова? Пускай к зиме Макс и выучил немало ивритских слов, но связать их во что-либо осмысленное пока не получалось.
У Ифтаха имелся радиоприемник, и в отсутствие соседа можно было послушать передачи на русском языке. Страна готовилась к войне: 15-го января истекал срок американского ультиматума Ираку с требованием прекратить оккупацию Кувейта. Саддам Хусейн грозился, что если американцы посмеют атаковать Ирак, в ответ он обстреляет Израиль. Логики в этом, казалось, не было. Во всяком случае, СМИ старались, и не без успеха, преподнести это как совершеннейший абсурд, присущий арабской ментальности в целом.
За неимением иной информации, Макс верил тому, что говорилось. Впрочем, не поленись он задуматься, логика происходящего тотчас стала бы очевидна: Израиль оказался в заложниках. Ирак не мог дотянуться через океан до Америки, зато ненавистный сосед – стратегический союзник и лучший друг США – был под боком.
За полгода в Израиле Максу достаточно промыли мозги: арабов он не любил. Их полагалось не любить: начиная с тех, кто, будучи гражданами Израиля, жили в комнате за стенкой (университет изобиловал местными арабами: им полагались льготы при поступлении), и заканчивая каждым из нескольких сотен миллионов жителей враждебных Израилю арабских стран. И уж, конечно, полагалось ненавидеть непосредственно Саддама Хусейна – виновника всех зол.