Лицей 2019. Третий выпуск
Шрифт:
– Помнишь, мы с тобой…
– Только без ностальгии. Ладно? – оборвала Марго, продолжая орудовать ножом. – Онанировать на прошлое – вредно для здоровья. Поэтому я с нашими и не общаюсь. Кого ни встреть: помнишь то, помнишь это. А в будущее страшно заглянуть? Тогда ведь делать что-то придётся, шевелиться, а не на звёзды пялиться.
– И чем тебе звёзды не угодили… Хорошо, не буду. Воду выключи, платить же…
– Забей.
Я выпил раз, потом второй, третий… Марго сидела, скрестив ноги, на мягком диванчике у окна и копалась в планшете. Музыка действовала на нервы, подташнивало от благовоний,
Что-то щёлкнуло в ванной, шум воды умолк, растворилась дверь. Из ванной вышел благоухающий полубог лет двадцати пяти, прикрывая срам большим махровым полотенцем. Он кротко взглянул на меня и тихо удалился в соседнюю комнату. Марго не изменилась в лице, даже не шевельнулась.
– Значит, так теперь любят… – грустно промямлил я.
– Ты о чём? – не отрываясь от планшета, спросила Марго.
– О звёздах…
Марго едко улыбнулась и, отложив в сторону планшет, спросила:
– Ты вопросы пришёл задавать?
– Нет. В гости. Я что-то плохо стал соображать в последнее время.
– В смысле?
Я выпил ещё рюмочку, занюхал, вправил вывихнутый взгляд и твёрдо посмотрел на Марго.
– Вот ты говоришь, что не надо ворошить прошлое, – начал я, – что это от слабости. Ну а зачем тогда всё это с нами происходило? Кто это выдумал?
– Что – это?
– Ну, юность, что ли… Не знаю. Ведь тогда я был по-настоящему счастлив. Скажешь, это было что-то вроде переходного возраста, юношеского бреда? Может, и так. Но этот бред был чудесен. А теперь ничего не понятно. Все чего-то суетятся, вязнут в кредитах, у всех жутко не хватает времени, денег… Я не хочу так жить.
– Ну-у, затянул балладу. Тебе самому не стрёмно? – Марго вынула тонкую сигарету из розовой пачки, чиркнула зажигалкой.
– Не стрёмно. Можно? – кивнул на пачку “Максима”.
– Кури… спрашиваешь.
Я запалил сигарету и случайно увидел наши смутные отражения в оконном стекле, за которым стояла холодная мгла. Он и она – размытые временем, безлицые, чужие.
– Марго, жизнь бесконечно разнообразна. Только с возрастом люди предпочитают многомерности живой жизни плоскость картона. И очень этим довольны. Созерцание уступает место счёту, беспечность – выгоде и порядку. Я не говорю, что все должны лежать на травке и глядеть в облака… – стряхиваю пепел в пустую рюмку. – Хотя в этом нет ничего дурного. Но когда я слышу от сверстников разговоры о выгодной пенсионной сделке с банком, меня реально тошнит. Я ищу урну. Они правильные ребята, они ещё мало думают о профессии – не говорю “деле жизни”, но уже помышляют о грёбаной пенсии. Интересно, а место на кладбище себе кто-нибудь заказывает в двадцать лет? Так сказать, впрок. Не удивлюсь, если такие найдутся…
Марго пускает нитевидные кольца в потолок, округляя клубничные губки, потом, чуть зажмурившись, говорит:
– Красиво излагаешь. Наверное, думаешь много. А думать не надо, надо жить. Вот ты что собираешься делать после своего колледжа? Только не говори, что в актёры пойдёшь. Из тебя актёр – как из меня домохозяйка.
– В
– И много ты написал, писатель? – улыбчиво жмурится Марго.
– Пока ничего. Для начала нужно пощупать воздух, понаблюдать.
– И что, есть открытия?
– Ну… есть кое-что. На рассказик наберётся.
– Как напишешь, скинешь на почту? – не то серьёзно, не то в шутку спросила Марго.
– А как же, тебе – первой, – так же двусмысленно ответил я.
На кухне образовался полубог с глянцевой полуулыбкой, уже одетый и причёсанный на хипстерский манер. Он мягко, по-кошачьи приблизился к Марго, чмокнул её в щёку, шепнул на ухо:
– Всё было супер, солнце.
Солнце что-то мурлыкнуло в ответ, засияло и отправилось провожать гостя.
Теперь надо уходить. Шкалик пуст. В душе тоже пусто и сумрачно, как за окном. Уж слишком всё походит на дешёвый спектакль с плохими актёрами.
Когда я выходил из кухни, мы едва не столкнулись с ней лбами в потёмках коридора. Мне показалось, будто на мгновение она стала прежней Марго, вскрикнув:
– Ёлы-палы, Га-Ноцри! Чуть не шваркнулись! – и засмеялась – легко, звонко, как прежде.
Га-Ноцри – так она меня называла в чердачные времена. Видно, растерялась, не успела сообразить, что теперь мы другие, и смущённая память, точно пыжом, выстрелила ветхим запылённым именем.
– Марго, спасибо тебе. Пойду я…
– Ещё придёшь? – странно спросила она, когда мы стояли на пороге.
– Не знаю… Как получится… Возможно… – сбивчиво отвечал я, шагая вниз по ступеням.
Оказавшись на первом этаже, я услышал последнее:
– Рассказ не забудь скинуть, писатель!
Я не ответил. Где-то наверху лязгнул дверной засов, а дерзкое эхо её слов поглотили стены.
Обратно идти было легко. Колкий морозец вытравил хмельную муть из души. Вечерние сумерки были иные – суетливые и гулкие. В них словно бы кто-то торопился совершить несовершённое, доделать то, что замыслил с утра, но не доделал, промотался зря. Стоит ли терзаться из-за этого, ведь завтра наступит точно такой же день. И так дальше…
Я подошёл к калитке – в кухонном окне горел свет, на снегу темнели глубокие хозяйкины следы, дорожки были не чищены. Я потопал ботинками о порог, чтобы отбить снег, зашёл в тёмные сенцы, затем – в тёплую освещённую кухню. Страха быть изгнанным за пьянство и безответственность – не было. Я задумал начать новую жизнь без страха и прошлого. Будь что будет.
Из зала вышла хозяйка. Кухня мгновенно заполнилась неприятным запахом валерианы. Лицо её было заплаканным и от этого казалось добрым.
– Рыжик помер, – всхлипнула хозяйка и, обмякнув, присела на диван.
Я мельком осмотрел комнату, ожидая увидеть на полу мёртвого кота. Но увидел лишь его оранжевый коврик у печи и пустую вылизанную миску. Я печально вздохнул, как нас учил мастер, и повесил куртку на крючок.
– Похоронила на огороде. Весь день землю колупала, – тяжело вздыхала хозяйка.
– Жалко, тёть Маш. Хороший был кот, – искренне сказал я. – Наверно, пойду, снежок почищу…
– Поешь сперва. Я там щи в холодильнике оставила. После почистишь.