Лицей 2020. Четвертый выпуск
Шрифт:
Стемнело.
Больше я не мог.
Её одиночество вытошнилось из меня тугой струёй, и с утра у Таньки начался обычный хреновый день. Варвара отхлестала меня по заднице за то, что я шлялся невесть где. Про Таньку ей нельзя говорить, иначе Варвара заревнует.
В школе я украл красивую толстую ручку у Антохи.
В ней сразу десять разноцветных стержней, можно переключать, её искали всем классом на перемене, и только я жевал бутерброд. От такой кражи дух захватывало, тело ныло от нового ощущения, похожего на то, что я открыл на физкультуре: лезешь под потолок и, крепко обнимая ногами бугристый канат, млеешь, когда в тазу рождается болезненно-сладкое
Возвращаясь домой, я украл у дворовых котов голод, чтобы коты пухли, и к вечеру они вправду отожрались. Варвара запихала в меня тройную порцию макарон по-флотски, приговаривая, что корм идёт не в коня.
Я не был голоден.
Просто я был выкормышем Сорок Сорок.
В следующий раз я своровал пятёрки по математике и, конечно, сглупил: надо было красть четвертные, а не просто за домашку. У Сорок Сорок было правило: КРАДИ ОДНУ ВЕЩЬ ОДИН РАЗ, не повторяйся, в этом вся соль, и я это ощутил так же верно, как свои кости. Повторюсь – поймают.
Иногда Танька помогала бабушке, которая работала в ларьке на перекрёстке Большого проспекта и Ленина. Там надо было продавать газеты, леденцы, пустяки. Детский труд запрещён, я-то знаю, но иногда бабушка отлучалась домой, а Танька, сидя в будке, её заменяла, никто не видел снаружи в окошко, что она в инвалидном кресле, руки были длинные, по лицу лет шестнадцать, и дотянуться она могла до любого товара, и сдачу вернуть.
Я украл у неё жвачку из распахнутой коробульки, зелёную, со вкусом яблока и наклейкой-тачкой.
Потом она получит выговор от бабушки, расплачется, даже пожалуется мне.
Всё будет чики-пуки, заверю я Таньку.
Жвачка была сладкая только в одно мгновение: она, как и всё краденое, сразу очутилась в моём животе, я же никогда особо не прожёвывал, сразу сделалось приятно, но кто-то провёл когтем по хребту, и я задумался: кто меня может судить и могу ли я сам себя судить. В Библии сказано: не укради. А я крал. Сорок Сорок крали. Сорок Сорок были до Библии – так говорил Ёся, слушая Пугачёву по радиоприёмнику. Мы были всегда – так говорили Иришка, Янка, Агнесса, сцеживая из цистерны топливо, чтоб залить в генератор и врубить автомат для жарки попкорна.
Мне было хорошо, и это всё, что я умел.
На этом мои терзания закончились.
Второе правило я придумал сам в шестом классе: КРАДИ КАЙФОВОЕ. Безделушки вроде денег, ювелирки, мобильников меня не интересовали. Нет, я поступал иначе. Например, к Таньке стал наведываться Фёдор, он был из моей школы, они познакомились на отчётном концерте, где – ненавижу эти мероприятия! – каждому школьнику отводилась своя роль. Кто-то пел, кто-то бренчал на гитаре, кто-то танцевал или актёрствовал, самые тупые микрофоны выносили, а я там себе места не находил, и даже классуха меня никуда не приспособила; я только думал, что вся эта тусовка не срастётся в одного целого прекрасного зверя по имени СОШ № 51, который мог бы одним прыжком на мягких лапах перевалить с Петроградки в Кронштадт. А Фёдор на концерте был звездой, светлая голова, осанка как у царевича, и вещал стихи он медленно, с расстановкой, а не чирикал-бормотал, как
Танька мне часто про него говорила, когда мы давили ледяную корку луж, я – пяткой, она – палкой, и всегда я злился пуще прежнего. Она уже не хотела ползать наперегонки по снегу. Она говорила, что я как дитя малое, она и вправду повзрослела, интересовалась, чёрт возьми, этим Фёдором.
Я решил открыться Таньке, только чтоб сбить эту болтовню.
Я рассказал про Сорок Сорок: как они становились одной огромной птицей, неуловимые, великие и немного бестолковые воры, никому не нужные, ничего не хотящие, кроме еды и уединения.
Танька почему-то захохотала.
Самое страшное, что я был, видимо, идиотом, с которым забавно дружить, а она становилась всё красивее, и дальний свет её глаз отнюдь не сошёлся на мне: он распахивался на весь мир.
Мобильник её пиликнул.
Я готов был поклясться, что это пришла юморная эсэмэска от Фёдора.
Она сказала, что я инфантильный и про сороку гоню фольклорные выдумки. Сорока на самом деле никакая не воровка, а вполне себе умная птица из семейства врановых. А на латыни вообще красота: сорока – это pica pica. Танька видела по телику, что сорока настолько умна, что единственная из всех птиц узнаёт себя в зеркале. Вот это реальный научный факт… А то, что я навыдумывал, это потешно, конечно, только…
Тут я вконец разозлился.
Я поинтересовался между делом, в какой вечер они с Фёдором пойдут на набережную Карповки, чтобы посмотреть на Иоанновский монастырь, ну, то есть как пойдут – он будет катить её трон, а она, раскрасневшаяся, прижимать к груди какой-нибудь цветок; ну и дурацкий повод, думал я, сосаться можно у подъезда, а так будете ещё смущать монашек, им тоже захочется.
Она назвала день свидания.
Я появился загодя, ещё не зная, что бы вытворить.
Танька уже стояла на крыльце, а Фёдор шёл к ней от арки. Тут я вывернулся из-за двери, она вздрогнула, очень удивилась, что я гуляю здесь без предупреждения, Фёдор подходил ближе, ближе и так открыто улыбался, как я не умею, его душа изливалась из глаз. Я поморщился и украл то, что Танька готовила для Фёдора, она даже сама не знала, что готовила, такое поймёшь, только когда заберёшь, – я украл её поцелуй.
В животе вспыхнула невесомость.
Пятки мои на миг расстались с землёй.
А в ровной походке высокого Фёдора, которому я так завидовал, что-то сбилось…
Нет, конечно, они отправились вдвоём к Карповке. И вроде бы посмотрели, как подсвечивается этот скучный храм, но всё было не то.
Через два месяца Фёдор уехал в Москву, чтобы там учиться в продвинутой языковой школе. Помню, перед отъездом он помаячил у подъезда Таньки с бумажкой в руке, где был написан его адрес и какое-то глупое признание, Фёдор думал, что в будущем они встретятся, у него были сомнения и радость, он остро испытывал надежду и страх – я его знал нараспашку, но не потому, что я одарённый юноша, а лишь потому, что его чувства сами представлялись мне для кражи.
Я прошёл за ним и в дверях вестибюля украл эту бумажку с адресом и телефоном. Вдруг ещё надумает, вернётся, подарит.
Он не вернулся.
Танька горевала.
Она так не горевала, даже когда врач сообщил, что болезнь прогрессирует, руки уже слабеют, к шестнадцати у девочки откажет диафрагма, дышать сможет только с аппаратом ИВЛ, а потом умрёт. Свет в глазах Таньки теперь светил внутрь. Приёмные родители стали лучше себя вести, потому что видели впереди освобождение от груза. К тому же Танька успела им помочь: она же стала третьим ребёнком, поэтому родителям одобрили ипотеку с пустяковой ставкой.