Лицей послушных жен (сборник)
Шрифт:
Все было наполнено юной страстью, курортной неразборчивостью и интересом ко всему новому. Вопреки этому, как только те двое вылезли из-под своего укрытия – большого зонта, вкопанного в песок, – и поползли к берегу, все вокруг как будто замерло. Все взгляды – откровенно или скрыто – следили за шествием этих двух доисторических рептилий, полностью покрытых морщинами, словно они выползли из неолита. Даю руку на отсечение, что каждый из того молодого мясного рагу подумал: как было бы хорошо, если бы через двадцать, сорок или пятьдесят лет иметь возможность вот
Им было лет по восемьдесят, а может, и больше. Она, довольно полная, но более крепкая, чем ее спутник, держала его под руку. Он опирался на нее, наверное, как когда-то давно она опиралась на него где-нибудь по дороге с вечеринки. Они шли до берега по песку целую вечность, как будто переходили последний рубеж своей жизни. Потом так же долго, покачиваясь и старательно держа равновесие, заходили в море. И там, окунувшись, взялись за руки и начали легонько прыгать по волнам, как дети вокруг новогодней елки.
Она заботливо следила, чтобы он не захлебнулся и не заходил слишком глубоко. Они смотрели друг на друга и улыбались. Они не замечали, что их появление взволновало веселую карусель пляжа, заставило ее остановиться. И подумать: будет ли с кем и мне войти в море, когда пройдет страсть, когда закончится интерес и на панцире нарастет тонна доисторических моллюсков? Что останется? Возьмет ли меня кто-то за руку? Будет ли на кого опереться в последний момент, когда мои ноги превратятся в сплошное сплетение синих сосудов, а взгляд в напряжении будет выискивать самое подходящее место, чтобы сделать один-единственный шаг и не упасть при этом?..
Они прыгали по волнам и смотрели друг на друга.
А мы все смотрели на них. Даже те, кто сегодня же вечером придаст всей этой картине безжалостный ироничный оттенок со всем эгоизмом молодости…
Я вышел в утренний город, еще свежий после ночной прохлады. Откровенность моего товарища встревожила меня, его состояние было похоже на одержимость навязчивой идеей. Было в его горячности что-то болезненное. Я и сам время от времени вспоминал свою новую знакомую, и это воспоминание каждый раз пронизывало меня насквозь острым уколом, в котором было намешано много чего – от восторга до отвращения. Как будто стал свидетелем вскрытия инопланетянки.
Но ведь они были обычными людьми, из обычных семей, как эта Тамила!
Я заглянул в свой мобильный телефон и нашел номер Тамары Александровны – той старушки, что приходила ко мне с просьбой выяснить причины гибели внучки. Честно говоря, за все это время я не позвонил ей ни разу, потому что ничего так и не выяснил. Разве что вчера ночью вышел на призрачный след. Но он никуда меня не привел.
Я позвонил пожилой даме и напросился на аудиенцию, решив, что на сей раз более подробно расспрошу о лицее и его воспитанницах. Ведь первый ее визит не показался мне слишком серьезным.
Тамара Александровна назвала адрес, я взял такси и через двадцать минут уже стоял перед потрепанной дверью в многоквартирном доме.
Дверь открылась сначала на длину цепочки, и к моим
На меня повеял застойный воздух однокомнатной гостинки, вконец забитой множеством разных старых вещей. Квартира никак не вязалась с образом пожилой дамы, которая приходила ко мне в виде жительницы престижного района. Заметив, как я разглядываю старые этажерки с кучей запыленных статуэток, дама сказала:
– Здесь ничего не менялось лет сорок. Не считаю нужным что-то менять и дальше. Все накапливается и ничего не выбрасывается.
Она проводила меня в маленькую и такую же захламленную комнату. Там стояли круглый стол (такой был когда-то у моей бабушки) и несколько вытертых до золотистых залысин деревянных стульев с круглыми спинками. Красная бархатная скатерть во многих местах была протерта до ниток, но посередине стояли роскошный фарфоровый чайник с китайским узором и чашки, которые светились в мягком свете закатного солнца, как морские раковины.
Вообще, я заметил, что многое из этого хлама было достаточно дорогим, почти эксклюзивным.
Тамара Александровна, не спрашивая, налила мне чаю из китайского чайника и требовательно уставилась на меня своими острыми глазами.
– Вы что-нибудь узнали?
Я смутился.
– Ну… Я был там и понял, что это заведение слишком закрыто для получения какой-либо информации. Думал, что будет проще. Поэтому мне необходимо, чтобы вы рассказали обо всем поподробнее.
– О чем именно?
– О воспитании в лицее, – сказал я. – О том, как туда попадают и как выходят, о дальнейшем пути воспитанниц, об учебе…
Она вздохнула:
– Это действительно закрытая информация.
– Но вы должны рассказать мне все, что знаете, иначе я ничего не смогу выяснить.
– Хорошо, юноша, – снова вздохнула она. – Однако я не являюсь хорошим примером следования этому учению, как вы уже поняли. Пейте чай…
Мне пришлось взяться за чашку и навострить уши.
А старушка встала и полезла куда-то в шкаф, открыла ящички, из которых начали выпадать различные скомканные вещи – старые туфли, шляпки, белье. Пожилая дама каждый раз недовольно покачивала головой и дергала другие многочисленные ящички, из которых также вылетали бумаги, письма, фотографии.
Через каких-то пять минут весь пол был устлан разного рода мелочевкой. Даже стеклом разбитой вазочки, которая почему-то оказалась в боковом проеме письменного стола.
Наконец с победоносным видом и вспотевшим лбом пожилая дама вытащила из-под стопки белья вышитое полотенце и развернула его перед моими глазами. Полотенце было пожелтевшим, темным от пыли на сгибах, но на нем достаточно четко сохранилась вышивка филигранных букв, обрамленных узором переплетенных трав и цветов.
Я прочитал вышитый крестиком столбик слов: