Личная жизнь Александра I

Соротокина Нина Матвеевна

31 марта 1814 года утром Александр I триумфально въехал в Париж. Все как полагается, он ехал на белом коне, рядом король прусский Вильгельм и фельдмаршал Шварценберг. Их сопровождала 80-тысячная армия. Окраина города встретила их настороженно, центр Парижа ликовал, словно Александр был их освободителем.

Наполеон тем временем поспешно вернулся в столицу и остановился в Фонтенбло. Он тут же придумал новый план: Коленкур едет в Париж, он объявляет союзникам, что император согласен на их вариант примирения. А сам тянет время.

За три дня переговоров армия успеет подойти к Фонтенбло, а дальше мы объединим силы и отобьем Париж. И опять он было полон сил, энергии, он дышал полной грудью. Но все было уже поздно,

армия его не поддержала.

Александр I обнародовал заявление: «…Союзные государи приемлют желания Французской нации. Они объявляют: что если для обуздания честолюбия Бонапарта необходимо было постановить в условиях мира твердейшие ручательства, то ныне условия сии должны быть благоприятнейшие, когда Франция, готовая возвратиться к Правительству мудрому, представляет сама себя залогом спокойствия.

Посему союзные монархи объявляют, что Они не будут более иметь дела с Наполеоном Бонапартом, ниже с кем-либо из его фамилии; что Они признают целость древней Франции в том виде, как она была при законных его королях; что Они даже могут больше сделать, поелику они всегда основывают на том правиле, что для счастья Европы нужно, чтобы Франция была велика и сильна, и что Они готовы признать и гарантировать ту конституцию, которую дает себе Французская нация.

Вследствие чего Они приглашают Сенат назначить временное правительство, которое бы имело попечение об управлении Государства и составило бы конституцию, приличную Французскому народу.

Все здесь объявленное совершенно согласно с мыслями и намерениями других союзных Государей.

Александр I,

граф Нессельроде»

Жестяной какой-то язык, чувствуется рука Нессельроде. Такой был тогда у Александра министр, в записках современников никто об этом Нессельроде доброго слова не сказал. И ведь пока ни о какой конституции разговора не было, все это плод фантазии. Кроме того, сам Александр был несколько смущен тем, что с его помощью как-то само собой исчезло из употребления любимое им слово «республика», а вместо него возобладало слово «монархия». Новый король был несимпатичен, важен, мелочен, и большая часть «французской нации» вовсе не жаждала вернуться к прежнему королевскому правлению.

Наполеон в свою очередь составил документ, в котором писал, что отказывается от престола в пользу своего сына при регентстве матери. Документ пока не был подписан. Талейран заявил Александру, что в городе возможен заговор, поэтому царю лучше остановиться в его, Талейрана, дворце, где он будет под надежной защитой. Первое время Талейран очень «опекал» Александра, позднее тот переехал во дворец на Елисейские Поля. Александр вовсе не настаивал на Людовике XVIII, трон с тем же успехом мог перейти к трехлетнему «римскому королю». Главное, чтобы Наполеон подписал отречение. Но роялисты боялись гражданской войны и так отчаянно протестовали, что царь махнул рукой: мол, разбирайтесь сами. Мы свое дело сделали, теперь ваша очередь.

6 апреля Наполеон подписал отречение. Александр подтвердил, что остров Эльба в Средиземном море будет отдан Наполеону в полное державное обладание, а «римский король» и Мария-Луиза получат самостоятельные владения в Италии. Через пять дней после отречения Наполеон сделал попытку отравиться. Заготовленный еще в России яд вызвал серьезные мучения, но жизни его не лишил. По условиям договора экс-император мог взять с собой на остров один батальон своей гвардии. «Я хотел дать Франции власть над всем миром», — признался он как-то Коленкуру. Но народ его не понял, не оценил. Прощание с армией было коротким и тяжелым. Гвардия утирала слезы.

Еще в Тильзите Наполеон походя преподал Александру урок и объяснил, что такое победа. Разговор этот пересказывает госпожа Эдлинг.

«Нынешнее время напоминает мне все, что я слышал от этого необыкновенного человека в Тильзите про случайности войны, — рассказывал Александр. — Тогда мы помногу беседовали, так как он любил выказывать мне свое превосходство, говорил с любезностью и расточал передо мной блестки своего воображения. Война, утверждал он, вовсе не такое трудное искусство, как воображают, и поистине неизвестно иной раз, почему именно выиграно то или другое сражение. Побеждаешь потому, что позднее неприятеля устрашаешься, и в этом вся тайна. Нет полководца, который бы не страшился за исход сражения; надо только припрятывать в себе этот страх как можно дольше. Лишь этим приемом пугаешь противника, и успех становится несомненным. Я выслушал с глубоким вниманием все, что ему приятно было сообщить мне об этом предмете, и питал в себе твердое намерение воспользоваться тем при случае…» В России Александр пересилил неприятеля, но позднее Наполеона устрашился. Но здесь, на родной земле, Наполеону был неведом страх. Словом, продолжение следует.

Русские в Париже

Зря Александр переживал о судьбе французского трона. Париж легко избавился от идеалов и тягот революции. Автор Марсельезы посвятил русскому царю такие стихи:

Героем века будь и гордостью Творенья! Наказаны тиран и те, кто зло несут! Народу Франции дай радость избавленья, Верни Бурбонам трон, а лилиям — красу!

Перевод, конечно, чудовищный, но идея передана точно. Конечно, Франция не забыла главного лозунга революции: «Свобода, равенство и братство…», правда, наследники этой формулы потеряли из него последние слова: «…или смерть». То есть если ты не хочешь быть свободным, равным всем братом, то умри, негодяй! Но тогда было «такое время», время беспорядка и безумия, сейчас вроде бы река вошла в свои берега — пусть все будут живы. Но и в XIX веке, еще в «их время», герой 1812 года, поэт и декабрист Ф. Н. Глинка писал: «Свобода, равенство, братство были только на языке и в мечтах, а смерть на самом деле».

Но это все присказка. Париж полюбил Александра. Да и как не полюбить, если царь заявил: «Я не воюю с Францией, я ее друг. Я буду защищать свободу ваших либеральных устремлений и сенатских дебатов». Александр был мягок к поверженному императору. Принимая депутатов Парижа, царь заявил, что армия коалиции будет вести себя безупречно по отношению к горожанам, любое насилие будет жестоко наказываться. Александр отказался от военной контрибуции Франции, он даже не настаивал на возвращении художественных ценностей странам, которые ограбил Наполеон.

Париж был прекрасен. Александр вел себя скромно и доброжелательно: посещал больницы, госпитали, музеи, общественные и научные учреждения. Все ему было интересно. Он был набожен. На Пасху на площади Согласия, где двадцать пять лет назад казнили короля, была проведена торжественная служба. И в конце концов, он был красив. Александр носил тесно облегающий его военный мундир с высоким, расшитым воротником, белые лосины, блестящие лаковые сапоги. Сложен великолепно, улыбка — само обаяние! Во Франции умели ценить красоту. Среди прочих богоугодных заведений Александр посетил дом для умалишенных. С. Шуазель-Гуфье пересказывает бытующий в то время анекдот-быль: «Осматривая приют для женщин, лишившихся рассудка из-за любви, его величество пожелал узнать, много ли там несчастных созданий, потерявших разум вследствие чрезмерной и плохо направленной чувствительности. При этом директриса сказала ему: «Ваше величество, до сих пор их было немного, но можно опасаться, что число их возрастет с той минуты, как вы вступили в Париж»».