Личное дело майора Власовой
Шрифт:
Рядом с ней стоит патрульная машина, у которой выставлен конвой. В УАЗе сидит уже очухавшийся Гриша, прикованный наручниками. Я смотрю на него с примесью брезгливости и недоумения: что я могла в нём найти? Сейчас он выглядит жалким пойманным преступником, которому хорошо известно, сколько лет ему светит. Если он, конечно, доживёт до суда. Зная его гадский характер, я сомневаюсь, что в СИЗО содержится много его поклонников. Хотя, как знать, возможно, там Румынский и станет авторитетом. Мне просто абсолютно плевать на его дальнейшую судьбу.
Но вот он замечает меня и кричит в приоткрытое окно:
– Слышь, Власова! А ты, кукла, не так уж и проста
Я сгибаюсь пополам, придерживаясь рукой за ручку дверцы. Горечь, копившаяся внутри весь вечер, с шумом выплёскивается из меня. Впервые в жизни мой проступок имеет столь устрашающие последствия. Если Юджин каким-то образом продолжит грязные дела клуба… всё, абсолютно всё было напрасным! Если кто-то прознает об этом, меня уволят с позором. И я заслуживаю этого.
Власов придерживает мне волосы, гладит по спине. Вытирает лицо влажной салфеткой. Заставляет выпить воды. Я двигаюсь на автомате, а фоном звучит мерзкий смех Румынского, которыйзнает, что я совершила.
Следующие пару дней проходят мимо моего сознания. Словно сомнамбула я езжу на работу с Ярославом, что-то ем, не чувствуя вкуса, когда он заставляет, и сплю, едва предоставляется такая возможность. Мне плевать на то, что Гриша охотно начинает давать показания, что он сдал своего родственника, Первого Вице-Губернатора Зотова, что рассказал об убийстве Анжелики Велегурской. Плевать на то, что на уцелевших дисках действительно оказались кадры зверств и откровенной порнографии. Плевать на то, что весь отдел считал меня героем, чуть ли не подвиг совершившим. Мне не плевать только на то, что никаким героем я не была, что я влюбилась в чудовище и выпустила его на свободу. Что я носила плод от этого чудовища.
Во мне зрела ненависть к самой себе, я мечтала, чтобывсёзакончилось. Не желая решать проблему самостоятельно, я малодушно надеялась, что организм не справится со стрессом, что не выдержит скопившейся боли, которую я тщательно держала в себе.
Чуда не произошло. Точнее происходило ровно то чудо, в котором я нуждалась ещё совсем недавно. Но теперь изменилось всё. Теперь я простонемоглапересилить себя. Я часто задавалась вопросом, имею ли я право выпускать в этот мир подпорченного преступной генетикой человека. Могу ли я дать жизнь кому-то, когда сама я отчаянно желаю перестать существовать? Когда я пуста внутри. Когда нет ничего, кроме ненависти, озлобленности и жалости к себе. Не обреку ли я на муки собственного ребёнка, потому что никогда не смогу принять и полюбить? Не превращу ли я его жизнь в ад, став копией своей матери? Имею ли моральное право так рисковать? А может, действительно хватит переломанных судеб?..
В очередной вечер, так и не найдя ответов на свои вопросы, а решиться на что-то нужно, я поджидаю минутку, когда Власов отвлечётся на малышку Соню, и спрашиваю у умиляющейся Ритки:
– Рита, Рит, дашь контакты своего гинеколога?
– Ой, ну, конечно, что за вопрос? – всплескивает она руками. Копошится в телефоне, прежде чем переслать мне номер. – Замечательный специалист, отличный, чуткий, настоящий профессионал своего дела. Таких сейчас редко встретишь,
Новая Власова поднимает на меня любопытствующий взгляд, очевидно, ожидая, что я поделюсь с ней своими проблемами, но я делаю вид, что не понимаю. Пробегаюсь глазами по строчкам, сохраняя контакт врача в памяти телефона, и деланно вздыхаю:
– Что ж, надеюсь, безопасное прерывание сделать твой профессионал в состоянии…
– С ума сошла?! – взвизгивает Ритка, складывая ладошки на огромном животе. – Дети – это счастье! Ну ты же хотела ребёночка, какое прерывание, Гель?
Как объяснить этой блаженной, что рожать “для себя” и прощаться с карьерой следователя больше не входит в мои планы? Да и от кого рожать, по сути? От преступника, лжеца и лицемера? Чтобы потом всю жизнь ненавидеть это дитя и проклинать себя за слабость? Чтобы вечно придираться к ребёнку в поисках возможных и даже несуществующих проблем? Чтобы пилить его всю жизнь за свою же ошибку? Чтобы превратиться в свою собственную мать? Спасибо, решено, и без такого счастья проживу!
– Я не для себя спрашиваю, Рит, – со спокойной улыбкой говорю ей. – Для подруги одной.
Ритка недоверчиво поджимает губы, но за стол возвращается Власов, и она молчит.
Через три дня ранним утром я прихожу в приёмное отделение больницы, и меня провожают до палаты. Я переодеваюсь в сорочку и сажусь на край койки, нервно постукивая пальцами по сероватому от частых стирок хлопчатобумажному белью. В палате холодно. Белый, местами потрескавшийся кафель на стенах отражает свет из огромного окна, отображает, словно скованное инеем зеркало, всё небольшое помещение и сидящую практически по центру меня. Куда бы я не посмотрела, утыкаюсь в собственное отражение.
Меня пробирает дрожь. Да сколько можно ждать? Ну и порядки в этой больнице! Вместо того, чтобы как можно скорее провести необходимую мне процедуру, они, как назло, тянут время.
Я поднимаюсь и начинаю ходить из угла в угол, стараясь не смотреть в зеркало, висящее на двери. Но не выдерживаю. Взгляд помимо воли скользит по босым ногам, тонкой сорочке, заломленным рукам и останавливается на лице.
Искусанные губы, иссохшиеся и кровоточащие, бледная, словно неживая вовсе, кожа, тёмные, почти чёрные круги от недосыпа и стресса, в потухших глазах – невыразимая тоска и боль утраты.Как я буду с этим жить?!
Горячие дорожки слёз торопливо сбегают по щекам, скапливаются на подбородке, капают от тяжести собственного веса, промакивая сорочку на моей груди. Я поднимаю дрожащую руку и кладу ладонь по центру плоского живота. Моё отражение кривит губы, и я шепчу сквозь прорывающиеся рыдания:
– Прости меня, малыш. Твоя мама такая дура!
Бросаюсь к койке и начинаю быстро одеваться. Не знаю, чего опасаюсь больше: что снова передумаю или что меня потащат на аборт силой.
Боязливо открываю дверь и сталкиваюсь с медсестрой.
– Я же сказала вам переодеваться, – недовольно тянет она, преграждая мне путь.
– Я передумала, – быстро говорю ей. – Ухожу. И не вздумайте меня удерживать силой, я – сотрудник полиции.
– Передумала, и славно, – расцветает она. – Только выписку оформим, и ступайте себе с Богом!
Я с подозрением кошусь на женщину в белом халате всю дорогу до поста. Встречающиеся сотрудники больницы и редкие пациенты смотрят на моё заплаканное лицо, но они меня не занимают. Больше то, куда меня ведёт медсестра.