Личное дело женщины-кошки

Донцова Дарья

– Ты кто по профессии? – стукнул кулаком по столу Сопельняк.

Он ожидал услышать в ответ: «Торгую на рынке пивом, читать не умею». Но баба заявила:

– Врач!

Хирург чуть не рухнул со стула.

– Кто?

– Терапеут, – ответила мать, – в Москве училась, потом замуж за военного вышла, и понесло мотаться по гарнизонам, медсестрой работала, терапеутом не пришлось.

К счастью, в этот момент Игоря Никитовича позвали в операционную, и он ушел. Девочку спасти не удалось.

– Слава богу, больше

я эту, с позволения сказать, «терапеутшу» не видел, – завершил Сопельняк рассказ. – С ней Анфиса возилась, дура у нее жила пару дней, пока несчастную малышку не похоронили. Анфиса мне что-то рассказать пыталась, но я решительно заявил: «Баста! Не желаю слушать! Таких матерей судить надо! И диплома врачебного лишить!»

Игорь Никитович вытер лоб бумажной салфеткой и бросил ее в корзину.

– А сейчас где Анфиса?

Сопельняк пожал плечами:

– В корпусе.

– Она работает?

– Конечно, молода еще для пенсии.

– Можно мне с ней побеседовать? Случай такой дикий, о нем надо рассказать, предупредить людей.

– Думаю, про то, что больной живот нельзя греть, знает каждый человек, – фыркнул Сопельняк, – только «терапеутша» оказалась не в курсе. Минуточку! Лена, позови сюда Фису!

– Сейчас, Игорь Никитович, – донеслось из приемной, – уже бежит.

Наверное, Анфиса и впрямь летела словно на крыльях, потому что не прошло и пяти минут, как в кабинет вошла стройная женщина в голубой хирургической пижаме и, чуть задыхаясь, спросила:

– Звали?

– Знакомьтесь, – сказал Игорь Никитович, – Фиса, моя правая, а иногда и левая рука, а еще шея, вертит начальством как хочет! Вот вчера выпросила премию для одной свиристелки!

– Скажете тоже, – засмущалась Анфиса, – руки, шея! Я обычная медсестра на подхвате.

– Это Дарья Васильева, – представил меня Сопельняк, – журналист с телевидения. Нас снимать будут.

– Супер, – по-детски обрадовалась Фиса, – ой, а я без прически, шапочкой волосы примяла!

– Я приехала для предварительного разговора, – успокоила я медсестру.

– Вот и поболтайте, – кивнул Сопельняк, – оставляю вас вдвоем.

У Фисы оказалась замечательная память.

– Кто же такое забудет, – возмущенно всплеснула она руками, когда разговор зашел о Килькиной, – натуральная жаба. Представляете, объявила я ей о смерти дочери, а эта… уж и не знаю, как ее назвать, спрашивает: «Чаю не дадите?»

Анфиса решила, что у Зои Андреевны шоковое состояние, и предложила:

– Пошли в сестринскую.

Килькина последовала за Фисой, получила кружку и начала пить чай, не забывая угощаться конфетами. Фисе не было жаль шоколада, отчего-то все больные и их родственники наивно полагают, что лучший подарок для врача – набор «Ассорти», в сестринской всегда было в изобилии сладкого.

Медсестру покоробила не невоспитанность Килькиной, не то, что та бесцеремонно, без спроса запустила лапу в коробку,

а полнейшее спокойствие матери, лишившейся ребенка. Впрочем, и отсутствие слез можно списать на стресс, не у всех он проявляется бурно, иные не издают ни звука. Но тут Килькина сказала:

– А где мне ее хоронить? В Москву везти не могу! Денег нет!

– Наверное, можно на нашем кладбище, – растерялась от такой деловитости Анфиса: тело еще лежит в отделении, а мать гоняет чаи и интересуется похоронами.

– Одежду куда дели? – спросила Зоя Андреевна.

– Чью? – не поняла Анфиса.

– Настину.

– Вам же отдали!

– Нет, мне ничего не давали.

– Значит, оставили в приемном покое.

– Сделай одолжение, отыщи, – сказала Зоя и засунула в рот еще одну конфету, – а то хоронить не в чем.

– У девочки совсем нет одежды?

– Она выросла из всего, – пояснила мать.

И тут Анфиса не выдержала:

– Ты, похоже, совсем не горюешь!

Зоя со стуком поставила чашку на блюдце.

– Осуждаешь меня?

– Странно очень! Я бы на твоем месте…

– Ты на моем месте не была, – оборвала Анфису Зоя, – знаешь, сколько я на своих плечах несла?

И Килькина поведала ей свою историю. Медсестра притихла. Оказывается, несчастная Зоя была замужем за настоящим тираном, неуправляемым скандалистом, который дома распускал руки, а на службе постоянно строчил кляузы. У Зои Андреевны было два сына, но оба умерли. Килькина не хотела более иметь детей, да муж заставил ее родить третьего младенца. Иван Петрович очень огорчился появлению дочери и первый год беспрестанно орал на Зою, обзывая ее бракоделкой. Но потом смирился и начал сам воспитывать девочку.

В результате маленькая Настя ругалась матом, как прапорщик, и терпеть не могла мать. Иван Петрович поощрял хамство дочери и по вечерам любил слушать ее доклады. Настя садилась около него и по-военному четко рапортовала:

– Зойка купила на рынке мясо, дорого взяла, не торговалась! Еще твою рубашку утюгом спалила, в мусор сунула, думала, я не замечу!

– Молодец, доча, – хвалил Иван Петрович, а потом шел разбираться с женой.

Маленькая Настя наслаждалась криками матери и подзуживала отца. Несмотря на постоянные метания из города в город, Настя отлично училась, но педагоги постоянно вызывали мать в школу и жаловались на дочь.

– Груба, никого не слушается, жестока, изощренная хамка…

Один раз Зоя Андреевна расплакалась и сказала мужу:

– Больше не пойду к классной руководительнице!

Странное дело, но Иван Петрович не стал, как обычно, дубасить жену. Он неожиданно спокойно сказал: «Ладно», – и отправился в школу.

Вернувшись с собрания, отец впервые отвесил дочери оплеуху и сказал:

– Дура! Хитрее надо быть! Не дома, а в школе находишься! Там улыбайся! Поняла?

Настя вытерла слезы.