Личные мемуары Е. П. Блаватской

Нэфф Мэри К.

Было бы лишь напрасной потерей времени все это опровергать. Те, кто поверил, что опубликованные письма (нападки Куломбов в 1884 году) не подложны, кто настолько глуп или прикидывается глупцом, что смог подумать обо мне, будто я могу написать такое самоубийственное письмо совершенно чужой мне женщине, с которой я лишь несколько недель встречалась в Каире, – пусть те так думают и дальше». [14, с.99]

«Отдаю себя в Ваши руки, но только прошу Вас помнить, что Ваши „Мемуары“ подобно вулкану выбросят наверх новую грязь и пламя. Не дразните дремлющих собак.

Доказательства того, что я никогда не была женою Митровича, а также и Блаватского, уйдет со мною в могилу – никого это не касается». [14, с.147]

Рассказ о ее дружбе с супругами Митровичами в «Мемуарах» Синнета примерно совпадает с истиной.

Она писала Синнету: «То, что вы пишете в „Мемуарах“ об инциденте с Митровичем приблизительно верно, но я считаю, что этого не следовало делать. „Мемуары“ не дадут мне оправдания. Это я знаю так же хорошо, как знала, что „Таймс“ не примет во внимание мой ответ Ходжсону (об отчете Общества Психических Исследований). Они не только обманут ваше ожидание, что „приведенного в „Мемуарах“ будет вполне достаточно“, но даже если бы эти „Мемуары“ вышли в шести томах и были в десять раз интереснее, все равно они не оправдали бы меня. Это просто потому, что Митрович – это одно из тех многих обвинений, которые враг бросает против меня.

Если бы даже в этом «инциденте» я оправдала себя, то какой-нибудь Соловьев или другой негодяй выдумал бы «инцидент Мейендорфа» и моих троих детей. Если бы я опубликовала письма Мейендорфа (они находятся у Олькотта), адресованные его «дорогой Наталии», в которых он говорит о ее волосах, черные как вороново крыло [у Блаватской были светло-каштановые волосы] и «длинных как прекрасная королевская мантия…» (как Мюссе отзывался о своей маркизе Д'Амеди), то этим я просто дала бы пощечину этому умершему мученику и вызвала бы какую-либо иную тень из галереи выдуманных любовников». [14, с.143]

В этой «длинной галерее любовников» Е. П. Блаватскую по-видимому частично путают с другими Блаватскими, например, с Элоизой Блаватской, ныне умершей, которая во время венгерской революции присоединилась к черным гусарам. Н. А. Фадеева отмечает, что та Блаватская родилась только в 1849 году и продолжает: «Ее (Елены Петровны) друзья были сильно поражены, читая фрагменты из ее мнимой биографии, в которых говорилось о том, что ее хорошо знали в венских, берлинских, варшавских и парижских высших и низших кругах, что ее имя замешано во многих приключениях и анекдотах того времени, когда по неопровержимым данным, имеющимся у ее друзей, она была далеко от Европы. Во всех этих анекдотах говорилось о ней, когда в действительности в них участвовали Юлия, Наталия и другие женщины с той же фамилией – Блаватская». [20, с.55, 56]

Когда в Америке после публикации «Разоблаченной Изиды» был поднят вопрос о том, насколько правдивы описанные в ней события, д-р А. Л. Роусон из Нью-Йорка писал: «Мои личные чувства заставляют меня выразить свое сочувствие г-же Блаватской в ее неприятном положении в огне критики, подвергающей сомнению даже личное ее присутствие в разных странах. Критики доходят даже до утверждения, что в описываемых ею случаях находилась не она, а кто-то другой.

На прошлой неделе я читал письмо, написанное в Адене, в Аравии, в котором ставятся вопросы: «Действительно ли г-жа Блаватская является той настоящей Блаватской, которая несколько лет тому назад была так хорошо известна в Каире, Адене и других местах? Ибо если это она, то она восстала из мертвых, так как настоящая Блаватская умерла в доме своего друга в 1868 году в шести-семи милях от этого города. Настоящая г-жа Блаватская была богатой русской дамой из хорошей семьи, человеком с признанным литературным дарованием. У нее было много рукописей неопубликованных сочинений, которые после ее смерти исчезли вместе с ее секретаршей, постоянной ее спутницей. Нельзя ли предположить, что эта секретарша присвоила себе имя покойной, ее общественное положение и репутацию?»

К счастью, это все разъясняет г-жа Лидия Пашкова, русская княгиня, член Французского Географического Общества, проведшая много лет в путешествиях. Она знала в Адене умершую Наталию Блаватскую и многие годы была знакома с Еленой Блаватской, которую встречала в Сирии, Египте и других восточных странах.

Многие другие мои знакомые встречали г-жу Блаватскую на Востоке, например, известный хирург Давид Ч. Дадлей, д-р медицины из Манилы на Филиппинах, недавно вернувшийся оттуда на родину; Франк А. Хилл из Бостона, бывший в то время в Индии. Оба этих ученых удостоверяют многие из ее рассказов». [8, т. VII, с.30а]

«Начиная с 17 и до 40 лет я старалась стереть все следы моих путешествий. Когда я была в Италии, где училась у местной

колдуньи, я свои письма посылала в Париж, чтобы оттуда пересылали их моим родным. Единственное письмо из Индии они получили от меня, когда я оттуда уже уехала. Когда я была в Южной Америке, мои письма посылались из Лондона. Я никогда не давала людям знать, где я нахожусь и чем я занимаюсь. Им бы больше нравилось, если бы я была обыкновенным человеком, а не исследователем оккультизма. Только тогда, когда я вернулась домой, я рассказывала тете о том, что письмо, которое она получила от К.Х., не было письмом от какого-то духа, как все об этом подумали. У тети были доказательства, что это живые люди, но она их считала продавшимися сатане. Теперь вы видели ее, – это деликатнейший, прекраснейший человек. Она готова свою жизнь, деньги, всё, что ей принадлежит, отдать другим. Но что касается ее религии, – тут она превращается в фурию. Я никогда не говорила с нею об Учителях». [14, с.154]

В другом месте Елена Петровна писала: «Все расскажу, как следует, все что ни делала, двадцать лет и более, смеясь над тем, „что скажут люди“, заметая следы того, чем действительно занималась, т. е. изучением оккультизма, ради родных и семейства, которые тогда прокляли бы меня. Расскажу, как я с восемнадцати лет старалась заставить людей говорить о себе, что у меня и тот любовником состоит и другой и сотни их…» [4, с.214]

Продолжим ее рассказ о Митровиче: «Расскажу вам правду о нем. Какова она? Я познакомилась с ним в 1850 году, когда споткнулась о него, лежащего как труп, и чуть не упала. Это было в Константинополе. Я возвращалась ночью из Бугакдира в гостиницу Миссира. Он получил три основательные раны ножом в спину от одного или нескольких мальтийских разбойников и одного корсиканца, которые были подкуплены иезуитами. Я стояла возле него, еле дышавшего, более 4 часов оберегая от грабителей, пока мой провожатый нашел людей, которые помогли его унести. За это время к нам подошел лишь один турецкий полицейский, который попросил дать ему „бакшиш“ и он тогда стащит этот мнимый труп в близлежащий пруд. При этом было видно, что больше всего его привлекали мои кольца. Он скрылся только тогда, когда увидел направленный на него мой револьвер. Помните, что это было в 1850 году и в Турции.

Я отвезла его в ближайшую греческую гостиницу, где его узнали и позаботились о нем.

На следующий день он попросил меня написать его жене и Софье Крувелли (его сердечной подруге, теперешней виконтессе Витью) в Ниццу и Париж. Я написала его жене, но Крувели не написала. Жена приехала из Смирны, где она тогда была, и мы с ней подружились.

Затем на многие годы я потеряла их из виду и вновь встретила его с женой во Флоренции, где они жили в Перголе. Он был карбонарием, пламенным революционером. Венгр по национальности, он родился в городе Митровиче и название этого города он выбрал в качестве партийного прозвища. Как мне кажется, он был внебрачным сыном герцога Луцея, который его воспитал. Он ненавидел священников, принимал участие во всех восстаниях и не был повешен австрийцами лишь потому, …но этого я не должна говорить. Затем я его вновь встретила в Тифлисе в 1861 году, снова с женой, которая умерла после того, как я из Тифлиса уехала. [26]

26

Где-то в другом месте она писала: «…умерла в 1870 году». Это должно быть правильнее, ибо она также писала: «Когда его жена умерла, он переехал в Одессу в 1870 г.

В то время мои родственники хорошо его знали, и он был дружен с моим двоюродным братом Витте.

Когда я бедного ребенка [27] отвезла в Болонью, надеясь его спасти, я вновь встретила Митровича в Италии и он сделал для меня все, что мог бы сделать мой брат. Затем умер ребенок, и так как у него не было никаких документов, а мне не хотелось давать своего имени во избежание сплетен, то за все это взялся Митрович, и в 1867 году в маленьком южнорусском городке похоронил внебрачного ребенка Барона под своим именем, говоря, что «это ему безразлично».

27

О ребенке см. главу 27. – Прим. ред.