Личные мотивы
Шрифт:
Она заговорила, надеясь, что он ответит и начнется разговор, но Славомир не произносил ни слова и даже не смотрел на нее. Мысли его были где-то далеко от Валентины и от этого кабинета.
Она говорила о том, что правда об отце ее убила, но она все равно будет его любить, потому что это ее папа, который ее вырастил и которому она обязана всем хорошим, что было в ее жизни. В том числе и встречей с Гашиным, которой не было бы, если бы все не случилось так, как случилось. Эти слова она продумала и заготовила заранее, ей почему-то казалось, что их обязательно нужно сказать и именно они должны растопить лед непонимания и отчуждения,
– То, что сделал папа, ужасно, и этому нет прощения, – говорила она, – но я все равно люблю его, потому что это мой папа. И то, что сделал ты, тоже ужасно, и этому тоже нет прощения, но я все равно люблю тебя и буду ждать, просто потому, что люблю. Этому, наверное, нет разумного объяснения, просто прими это как данность и знай: я тебя жду.
Он не слушал ее. И Валентина, каждой клеточкой тела ощущая, как тают, истекают отведенные ей десять минут, вдруг поняла, что не нужна ему. Ему совершенно не нужно, чтобы она его ждала. И ему не нужно, чтобы она его любила. Ему нужно что-то совершенно другое, что-то такое, о чем пыталась говорить ей та женщина, Каменская, и что казалось Валентине невозможным и неправдоподобным.
Вошел следователь. Свидание закончилось. Гашин так и не произнес ни слова.
– Я тебе говорил: надо было купить еще один чемодан, – недовольно ворчал Вилен Викторович Сорокин. – Мы сделали столько приобретений, что у нас не хватит места.
Ангелина Михайловна виновато отмалчивалась. Накануне они уже купили новый чемодан, потому что их пожитки никак не умещались в тот багаж, с которым они приехали в Москву из Новосибирска, и Вилен действительно твердил, что нужно покупать не один чемодан, а два, а она не послушалась. И как они ухитрились обрасти таким количеством вещей? Казалось бы, покупали понемногу, то книгу, то парочку дисков, то костюм Вилену, то пальто Ангелине, а теперь ничего никуда не помещается.
Вилену хочется уехать, он скучает по своему дивану, по своему креслу, своим книгам и своей музыке. А вот Ангелине Михайловне уезжать совсем не хочется, ей нравится жить здесь, нравится надевать красивые платья, делать прическу в парикмахерской и ходить с Виленом в театры и на концерты. В последние годы он стал вялым, дома, в Новосибирске, его стало трудновато вытащить куда-нибудь, как прилипнет к своему креслу – так никакими силами не оторвешь, а здесь волей-неволей пришлось вести светскую жизнь, и он втянулся, приободрился, приосанился. Да и ухаживания за соседкой Людмилой Леонидовной сделали свое дело, и как ни мучилась ревностью Ангелина Михайловна, она не могла не признать, что культпоходы с Люсенькой пошли Вилену на пользу.
И вот теперь все закончилось, и нужно возвращаться. Если бы не было этой поездки и жизни в Москве, то Ангелина Михайловна оставалась бы вполне довольной своим существованием, полагая, что лучше и быть не может. Но теперь она знает, что может быть и по-другому, и возвращение к прежнему образу жизни кажется ей падением с высоты в грязь. Лучше бы ей не знать этой другой жизни… И зачем только они в это ввязались? Вроде бы на первый взгляд понятно: они хотели отомстить за гибель сына. А на самом деле?
Витя погиб двадцать шесть лет назад, боль давно утихла. Да если уж совсем честно говорить, не была эта боль убийственной. Ангелина точно знала, что Вилен, конечно, переживал смерть сына, но потом
И Ангелина тоже с готовностью вернулась к прежнему образу жизни, они с Виленом снова стали ходить по театрам, много читать, слушать музыку и, как и прежде, позволяли себе взять на работе несколько дней за свой счет, чтобы съездить в другой город и посмотреть спектакль с любимыми актерами или увидеть постановку, о которой много говорили, или побывать на выставке или вернисаже. Первое время Ангелине было немного стыдно, что она так радуется жизни, получает от нее такое удовольствие, ведь она должна горевать, плакать, носить траур, а она ходит на премьеры и концерты и если и плачет, то только от звуков великой музыки.
Но потом она все чаще стала задумываться о том, что любая утрата – горе, но каждый человек переживает это горе по-разному, кто-то сильнее, кто-то слабее. Просто все стесняются об этом говорить, и складывается впечатление, что все горюют одинаково. А ведь это совсем не так… Просто так принято считать.
И еще принято считать, что каждая мать обожает своего ребенка, и когда ребенок умирает, она должна с ума сходить от горя. Но ведь далеко не каждая мать хочет быть матерью, и далеко не каждая обожает свое дитя. Примеры тому – на каждом шагу, включи телевизор – и обязательно услышишь какую-нибудь историю о том, как мать избивает ребенка, морит его голодом, оставляет одного на несколько дней в пустой квартире или убивает новорожденного. Почему же принято считать, что смерть ребенка для всех одинакова? Как разнится отношение к детям, так разнится и отношение к их утрате.
…Ангелина Михайловна стряхнула с себя оцепенение, в которое она всегда впадала, когда вспоминала эти свои размышления, и снова занялась укладкой чемоданов. Они улетают завтра днем, Максим сказал, что сам отвезет их в аэропорт. Жаль, что они не смогли быть по-настоящему полезны Крамареву, все-таки он очень славный молодой человек. Вилену он почему-то разонравился, а вот Ангелина Михайловна теперь уже испытывает к нему искреннюю симпатию. Обидно, что из-за Славика у Максима возникли неприятности и он вынужден уйти из политики. Все-таки этот Славик – полное ничтожество, от него никакого толку не было, одни проблемы. И правильно, что его посадили.
Боже мой, боже мой, как же не хочется уезжать!
Убийство Валерия Стеценко так и повисло нераскрытым. Надо отдать должное оперативникам Центрального округа – Николай Селуянов всю душу из них вытряс, но ни одного доказательства причастности к этому убийству Геннадия Антоновича Кузьмина так и не нашли. Главная надежда была на бомжей из Грохольского переулка, но по фотографии они Кузьмина не опознали – темно было, да и спросонья они, и нетрезвые. Так бывает достаточно часто: оперативники и следователи точно знают, кто убил, как и за что, а доказательств, которые могут быть приняты в суде, нет. Ну нет их – и все тут. И преступление считается нераскрытым, уголовное дело приостанавливается, а виновный счастливо и благополучно пьет коньяк и курит дорогую сигару.