Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

Твен Марк

Старик сильно взволновался; он ходил по комнате, что-то бормотал и беспрерывно задавал вопросы, не дожидаясь ответа. Наконец он вывел Жанну на середину, отступил назад, внимательно оглядел ее и сказал:

– Нет, не пойму я этого. Уж очень ты мала. Мала и худощава. Еще в доспехах - куда ни шло; а сейчас, в шелку и бархате, ты выглядишь мальчишкой-пажом, а уж никак не чудо-богатырем, который шагает семимильными шагами, достает головой тучи и изрыгает на противника пламя и дым! Хотелось бы мне видеть тебя в деле и потом рассказать матери! Может, тогда она, бедная, уснула бы спокойнее. Поучи меня солдатскому ремеслу, чтобы я мог ей все растолковать.

Так она и сделала. Она дала ему копье и показала, как с ним обращаться.

Показала и маршировку. Маршировал он удивительно неуклюже, и с копьем у него тоже выходило плохо, но он этого не замечал и был очень доволен; особенно нравились ему короткие звучные слова команды. Словом, если бы одного счастливого и гордого вида было достаточно, из него вышел бы образцовый солдат.

Он захотел также научиться владеть мечом, и Жанна показала ему и это. Но фехтование было ему не под силу, не те уж были его годы. Жанна проделывала это удивительно хорошо, а у старика совсем не получалось. Он пугался клинков, приседал и шарахался, как женщина от летучей мыши. Словом, блеснуть не мог. Вот если бы пришел Ла Гир, было бы совсем другое дело. Они с Жанной часто фехтовали, и я не раз это видел. Правда, Жанна всегда брала верх, но и Ла Гир был большой искусник. А какая она была быстрая! Выпрямится, сдвинет ноги вместе, а рапиру изогнет над головой, одной рукой держа ее за рукоять, другой - за кончик. Старый вояка становился напротив нее, подавшись вперед, заложив левую руку за спину, и выставлял рапиру перед собой, слегка вращая ее и не спуская глаз с Жанны. А она делала внезапный прыжок вперед, снова отскакивала назад и опять застывала на месте, выгнув над собой рапиру. Она успевала нанести Ла Гиру удар, но зритель видел только, как что-то сверкнуло в воздухе, - и больше ничего.

Мы усердно пускали чашу по кругу, зная, что это приятно бальи и хозяину; папаша д'Арк и старый Лаксар совсем развеселились, хотя нельзя сказать, чтобы они сильно захмелели. Они показали гостинцы, которые накупили для домашних - незатейливые, дешевые вещи, но там они должны были показаться роскошными. А Жанне они вручили подарок от отца Фронта и еще один-от матери: маленький оловянный образок Богоматери и пол-ярда голубой шелковой ленты. Она обрадовалась им, как ребенок, и была тронута - это было видно. Она расцеловала убогие вещицы, словно невесть какие сокровища; она прикрепила образок к камзолу, послала за шлемом и повязала на него ленту и все пробовала, как будет лучше, то так завяжет, то этак, и всякий раз подымает шлем на вытянутой руке и склоняет голову то вправо, то влево, глядя, что у нее получается, - точно птичка, раздобывшая нового жучка. Она сказала, что не прочь опять идти в бой и теперь сражалась бы еще лучше, лента всегда была бы при ней как материнское благословение.

Старый Лаксар сказал: дай ей Бог, но только прежде надо побывать дома, где все так по ней стосковались.

– Они гордятся тобой, душа моя. Еще ни одна деревня никогда и никем так не гордилась. Оно и понятно. Ни у одной деревни не было такой землячки. Удивительно, как они всё стараются назвать в честь тебя - всякое существо женского пола. Прошло всего полгода, как ты ушла от нас и прославилась, а сколько младенцев уже носит твое имя! Сперва Жанна, потом Жанна Орлеанская, потом Жанна-Орлеан-Божанси-Патэ, а теперь пойдут и новые города, да еще, конечно, прибавится Коронация. Ну и животных тоже. Все знают, как ты любишь всякую скотину, вот и стараются почтить тебя и называют их твоим именем. Сейчас стоит выйти на улицу и позвать "Жанна д'Арк, сюда!" - как сбегутся и кошки, и всякие твари, и каждая будет думать, что это ее зовут, а раз зовут, то и накормят. Твой котенок, которого ты подобрала перед уходом, помнишь?
– тоже теперь зовется в честь тебя и живет у отца Фронта, и вся деревня его балует. Даже издалека приходят на него посмотреть, поласкать и подивиться: вот, мол, кошка Жанны д'Арк. Это вам всякий скажет; а раз какой-то пришлый человек кинул

в нее камнем, - он не знал, что это твоя, так вся деревня как один на него кинулась, и хотели ведь повесить. Кабы не отец Фронт...

Тут старика прервали: гонец от короля принес Жанне записку, которую я ей прочел; там говорилось, что король подумал и посоветовался со своими военачальниками и просит ее остаться во главе армии и взять назад свое прошение об отставке. Не может ли она немедленно прийти на военный совет? И тотчас же в ночной тиши раздались слова команды и треск барабана - это шли ее телохранители.

На лице ее выразилось глубокое огорчение, но только на миг - потом это выражение исчезло. Исчезла девочка, тоскующая о родном доме, и перед нами снова была Жанна д'Арк, главнокомандующий армией, готовая выполнять свой долг.

Глава XXXVIII. Король командует: "Вперед!"

В качестве пажа и секретаря я последовал за Жанной на военный совет. Она вошла туда с видом оскорбленной богини. Куда девалась простодушная девочка, которая только что радовалась ленте и хохотала до упаду над злоключениями старого простака, наскочившего на похоронную процессию верхом на быке, искусанном пчелами? Вы не нашли бы в ней и следа этой девочки. Она подошла прямо к столу, за которым заседал совет, и остановилась. Она обвела всех глазами; и одних ее взгляд зажигал, как факел, других словно клеймил раскаленным железом. Она знала, куда направить удар. Указав кивком головы на полководцев, она сказала:

– С вами мне не о чем толковать. Не вы потребовали созвать совет.Обернувшись к королевским приближенным, она продолжала: - Вот с кем придется говорить. Военный совет! Просто диву даешься: перед нами один путь, и только один, а вы созываете совет! Военный совет нужен, чтобы выбрать одно из нескольких решений. А к чему он, когда перед нами только один путь? Вот, скажем, человек в лодке, а родные его - в воде; так что ж, он будет собирать совет из приятелей и спрашивать, как лучше поступить? Военный совет! Боже ты мой! А что на нем решать?

Она перевела глаза на Ла Тремуйля и молча мерила его взглядом; волнение среди присутствующих возрастало, и сердца бились все сильней. Жанна сказала раздельно и твердо:

– Каждый здравый умом человек, - если он служит королю от чистого сердца, а не напоказ, - знает, что для нас возможно только одно - идти на Париж!

Ла Гир одобрительно стукнул кулаком по столу. Ла Тремуйль побелел от гнева, но сдержался и промолчал. Ленивая кровь короля зажглась, глаза его сверкнули: - в нем все же где-то таилась воинская отвага, и смелая речь всегда находила в нем отклик. Жанна подождала, не станет ли первый министр защищать свои позиции, но он был мудр и опытен и не склонен тратить попусту силы, выгребая против течения. Он лучше подождет: король всегда выслушает его наедине.

Слово взял набожный лис - канцлер Франции. Потирая мягкие руки и вкрадчиво улыбаясь, он сказал Жанне:

– Прилично ли будет, ваша светлость, выступить столь внезапно, не дождавшись ответа от герцога Бургундского? Вам, быть может, неизвестно, что мы ведем с герцогом переговоры и надеемся договориться о двухнедельном перемирии. А он может обязаться сдать Париж без единого выстрела и даже без утомительного похода.

Жанна обернулась к нему и сказала серьезно:

– Здесь не исповедальня, господин канцлер. Вам не было надобности обнаруживать перед всеми свой позор.

Канцлер покраснел и сказал:

– Позор? Что же тут позорного?

Жанна проговорила ровно и бесстрастно:

– Я вам отвечу, и на это не придется тратить много слов. Я знала об этой жалкой комедии, господин канцлер, хотя ее и думали утаить от меня. Что ж, пожалуй это даже служит к чести ее сочинителей - то, что они хотели держать ее в тайне. Ведь ее можно выразить двумя словами.

Канцлер сказал с иронией:

– Вот как? Осмелюсь спросить вашу светлость, какими именно?