Личный интерес
Шрифт:
Я много думала о том разговоре с Савелием, но так и не смогла определиться, как поступить. Исхаков не глуп. Если он предложил мне деньги напрямую, значит, его что-то или кто-то натолкнул на это. Вопрос в следующем: рассказать ли Савенко? У нас хорошие отношения, однако подобного рода нюансы мы никогда не обсуждали.
По закону следует заявить. Но я тоже не дура, и мне совсем не хочется стать инициатором скандала, когда на кону назначение на должность судьи. Гаянэ Юрьевна еще пару лет назад посоветовала избегать лишнего
С другой стороны, Савенко может узнать о попытке подкупа позже, в таком случае я попаду в еще более затруднительное положение, оказавшись между двумя жерновами: совестью и вероятной служебной проверкой.
Ну спасибо, Адвокат дьявола, раскурили трубку мира. Может, на шопинге получится отвлечься и ответ придет сам собой?
___
Ответ не пришел ни в воскресенье, ни в понедельник.
Раннее утро, половина восьмого. Я глушу двигатель на парковке у здания суда и ловлю в зеркале свое отражение. Ладно. Разберемся.
Пусть я так и не решила, как поступить с продажным адвокатом, но шопинг всё же даром не прошёл. Кое-что из покупок — пыльно-сиреневую рубашку и сережки — я планировала надеть прямо сегодня, даже примерила после душа, однако в последний момент выбрала привычную строгую блузку и завязала волосы в тугой пучок.
Не знаю почему.
Просто.... братишка с Любой за завтраком разобрали мой внешний вид на атомы. Начали расхваливать детали, и я почувствовала себя неуютно: на работе точно посмеются. Быстро переоделась.
Сережки тоже смотрятся глупо, снимаю их и убираю в бардачок.
Меняться сложно. Я не хочу выглядеть, как будто «стараюсь изо всех сил». Унизительно. Умом-то понимаю, что наряжаться (в разумных пределах) нормально, но внутри образовался блок, и его невозможно сломать.
Наверное, женственность — это не про ум и не про «ломать». Вот только про что?
На выходе с парковки меня догоняет новенький пристав по фамилии Синицын. Имя, увы, вспомнить никак не получается. Он только-только поступил к нам и ужасно волнуется, боится ошибиться. Парнишке едва за двадцать — худощавая фигура, нервно сжатые губы и куча немых вопросов в больших голубых глазах.
Я прекрасно помню себя на последнем курсе и даю несколько общих советов, которые помогут новенькому продержаться, пока не вырастут зубки.
Понедельник выдается горячим: Кристина вышла на работу, но мне все равно приходится присутствовать на нескольких заседаниях, чтобы быть в курсе событий.
Да и Савенко попросила составить компанию. Некоторые юристы отличаются повышенной эмоциональностью и вспыльчивостью, которую она не переносит на клеточном уровне.
Итак. 15:10. Зал 312.
Работаем на пределе.
Заседание идет восьмую минуту, но ситуация уже вышла за рамки штатной. Представитель ответчика решил говорить мало того, что не вставая, так еще и одновременно
Это не наглость, это тупость. Опыт подсказывает: правда на стороне ответчика, однако юрист может все испортить.
— Представитель, не перебивайте, — повторяет Савенко, чуть прищурившись. Она в бешенстве.
— Но это важно! — Он без пауз продолжает нести чушь.
Синицын с прямой, будто спицу проглотил, спиной медлит. Либо нервничает, либо тупит, что, впрочем, не имеет значения. Атмосфера звенит.
Юрист машет руками. Пристав стоит у стены и не двигается.
Савенко не скажет прямо, но, если ей придется повысить голос, она просто вышвырнет новенького за профнепригодность.
Представитель ответчика выступает уже почти в проходе между столами.
Я поворачиваюсь к Синицыну. Не спеша. Спокойно. Держу лицо. Нельзя, чтобы участники заседания догадались, что у нас тут небольшой рассинхрон.
Обычно прямой взгляд судьи или помощника — красная кнопка, но пристав, поймав мой, приветливо улыбается.
Просто чудесно.
Я говорю вполголоса:
— Пресеките.
Парнишка дергается, делает шаг вперед, но слишком вяло, словно ждет подтверждения.
По лицу Савенко проскальзывает негодование. Кристина наслаждается движухой, ей обычно ужасно скучно, а тут будет что обсудить с Дождиковым на обеде. Я произношу чуть громче, но не повышая тон:
— Синицын. Немедленно восстановите порядок.
Он подскакивает, как ужаленный, и наконец встает между представителем и столом судьи.
— Вас предупреждали. Вернитесь на место, иначе будете удалены.
Мужчина фыркает, но отступает.
Синицын краснеет до корней волос, тем не менее заседание спасено и продолжается.
Я не придаю случившемуся значения: редко, но бывает. Вспоминаю об инциденте лишь минут через двадцать, когда выхожу в коридор и юный пристав останавливает у лестницы:
— Александра Дмитриевна.… я… простите. Я не сразу понял, что он…что вы...
Я смотрю прямо.
— Вы обязаны просчитывать ситуацию наперед. Времени на «не сразу» попросту нет, понимаете? На заседании у нас всех свои роли, сегодня мне пришлось выполнять еще и вашу. И я устала.
Синицын кивает, снова покраснев:
— Ещё раз извините, я очень виноват.
Вздыхаю. Ну что я за робот? Бесчувственный винтик системы.
— Мне не нужно, чтобы вы чувствовали вину, — говорю чуть мягче. — Но поймите: работа у нас сложная, нервная, и порядок необходим.
— Я учту.
* * *
Я не солгала Синицыну: ответственности много, нервные клетки тают, как снег на теплой ладони, поэтому та рядовая ситуация забывается напрочь примерно через минуты две.
Однако на следующий день в семь двадцать утра, когда я уже заканчиваю редактировать резолютивную часть, в дверь стучатся. Не секретарь — та открывает сразу.