Личный убийца
Шрифт:
— Этот троглодит нам чего-нибудь оставил пожевать? — спросил Каменев.
— Все на столе, братцы, ешьте-пейте, а я пошла спать — сил нет, глаза совсем слипаются.
Шериф отправился охранять ее сон. На кухонном столе стояли блюдо с огурцами, помидорами, болгарским перцем и перистым луком, фаянсовая селедочница с жирней атлантической сельдью и укутанный в холщовое полотенце чугунок с картошкой. Судя по оставленным на столе рюмкам, водку следовало взять в морозильнике.
Каменев заменил рюмки на стаканы.
Шел четвертый час утра.
— Ни одному их слову я, конечно, не поверил, — продолжал Каменев, осушив
Женька закрыл бутылку пробкой и спрятал в холодильник. Полстакана сняли напряжение и взбодрили, но повторять было нельзя категорически: на сон оставалось часа четыре.
— И что ты выяснил? — выключив конфорку под закипевшим чайником, спросил он.
— Мне сразу в голову мысль о наркотиках пришла. Либерман ведь на этом деле засветился. Только при чем тут полусумасшедший диссидент Ариничев? Словом, Женя, нечего гадать — работать надо. «Риэлтора» этого долбаного я снял, напарника его — тоже. Как микропленку-то проявить?
— Отдай мне, я отвезу в «Альтернативу» Новожилову.
— Отвези, и пусть поторопятся, у меня, кроме их физиономий, ничего нет. Завтра съезжу в Болшево, поговорю с Юдиным. Но это если удастся отвязаться от «хвоста».
— Что за «хвост»?
— Синий «Форд», принадлежит банку Либермана-старшего, числится за его службой безопасности. Я весь день старательно делал вид, что не замечаю слежки, им ведь ничего не стоит заменить машину, а мне это зачем? Старый друг лучше новых двух. Как только Гера мне в помощники стал навязывать своих людей, я сразу понял, что дело тут нечисто.
Женька обдумывал сложившуюся ситуацию и способ скорейшего преодоления барьера неизвестности. Самым трудным в расследовании был период до появления первых улик, определенности — с цифрами, фактами, лицами, связями. Ничем, кроме кадров, сделанных в кафе «Пикник», общих сведений о Либерманах и обстоятельствах жизни и смерти Ариничева, Старый Опер не располагал.
— Что ты все молчишь да молчишь, Женя? Как будто я у тебя людей прошу.
— Людей ты попросишь. У меня или из числа своих сослуживцев в МУРе, — ответил Женька, убирая в раковину посуду. — Но я думаю, что нужен ты им для другого. Они тебя проверяют. Помнишь, как я в прошлом году собачку искал?.. Вот-вот. Так что изображай активную деятельность, Сан Саныч. Завтра я передам тебе через Валерию рацию «Кенвуд» с закрытым каналом и фотографии твоих работодателей. Ситуация, похоже, такая: освободился опытный сыщик с отличной репутацией, любитель выпить, знаток криминала, имеющий связи во всех управлениях ГУВД. Понаблюдали за тобой — без работы, без машины, мается с похмелья, небрит-нечесан, связей с сослуживцами не поддерживает. Чем не находка? Запросил бы больше — они бы тебе дали больше. Бросили тебя на провальное дело — это все равно, что иголку найти в стоге сена. Зачем? Варианта два: как ты эту дискету искать будешь — с чьей помощью, какими методами, есть ли у тебя техсредства, кому ты позвонишь, с кем встречаться станешь, наконец, как дискетой распорядишься. А в том, что они, понаблюдав за тобой, тебе непременно ее подсунут — не сомневайся. Будут на ней картинки или данные о квартирах из рекламного приложения «Из рук в руки». Если поведешь
Обо всем этом Женька говорил, как о не подлежащем сомнению. Очевидными оба варианта были и для Старого Опера.
— Складно, — согласился он. — Может, еще чего-нибудь?
— Пожалуйста! — охотно согласился Женька. — Вариант третий: ты находишь дискету, естественно, суешь ее в компьютер, там оказываются данные о криминальной агентуре в милиции, ФСБ или высших эшелонах власти. Но рассказать о них ты уже никому не сможешь.
Каменев поморщился, почесал за ухом.
— Пожалуй, это меня устроит больше всего, — сказал. И внес конкретное предложение: — Выпьем за упокой моей души?
— Не положено, — отверг предложение Женька. — Когда дискету найдешь, тогда я за это выпью.
Дверь бесшумно отворилась, в щели показалась черная морда Шерифа.
«Чего тут вкусненького дают?» — легко читался вопрос в карих глазищах.
— Слушай, может, у него глисты? — посмотрел на Каменева Женька. — Это ж невозможно столько жрать!
В глистах Каменев не разбирался.
— У тебя где-то пушка незарегистрированная была? — спросил он. — Мой именной «Макаров» увели.
— Я тебе завтра с «Кенвудом» и фотографиями передам, — пообещал Женька. — Он у меня в машине под сиденьем лежит. Ты ни с кем не встречайся, никому не звони, исходи из того, что ты один. Работай на того, кто тебе платит. То есть — на бандитов.
— Учи ученого! — обиделся Каменев. — Юрист заочно необразованный!
— И еще, Саня, выясни по своим каналам порт приписки черного «БМВ» номер 501-37 МО. Хотя не исключено, что он фальшивый.
В начале шестого из подъезда, где жил Каменев, вышел человек с собакой на поводке и прогулочным шагом направился в глубь двора. Обойдя соседний дом, он сел в припаркованный у магазина «Свет» автомобиль «Рено» и растворился в утреннем городе.
Дежуривший в синем «Форде» наблюдатель его появление с Каменевым никак не связывал.
Утро мудро птицам на разлет, молодцам — на расход.
Петр Андреевич Введенский любил эти часы больше всего на свете — когда между пятью и шестью раскрываются солнцу навстречу корзинки одуванчика по луговинкам и краям полей, словно солнечные брызги сияют в изумрудной зелени. В деревне говорили: «На Глеба и Бориса за хлеб не берися», но так как значения этой поговорки никто разъяснить не мог, Введенский запретом пренебрег — вкусно поел черного хлеба с молоком и выгнал из сарая велосипед.
В балках и на песках уже цвел козлобородник, на обочинах принимались соцветия ястребинки. Птичья многоголосица предвещала начало погожего дня, правда, соловьев еще слышно не было, а ведь «малая птичка соловей, а знает май», — говорят. И Борис-день издревле считается соловьиным.