Лицо отмщения
Шрифт:
Архонт Херсонеса, дука Готии Григорий Гаврас в эту ночь и не думал спать. Он метался из угла в угол дворцовой залы, не замечая, что большинство свечей уже погасли и с каждой минутой в помещении становится все темней. Ему, сыну грозного воителя и великомученика Федора, прозванного Стратилатом, сегодняшний день представлялся едва ли не самым тяжелым и решающим днем его жизненных испытаний.
Судьба, точно насмехаясь, обратила во зло и прах все то, чем он дорожил, что многим казалось счастливым жребием. Его отец, наследник богатого и знатного рода Гаврасов, происходил
Молодому Григорию Гаврасу довелось видеть оборотную сторону этих событий. В дни, когда его отец сражался на восточных рубежах империи, будущий правитель Херсонеса жил почетным заложником при императорском дворе. Его попытки бежать из Константинова града туда, где едва ли не каждый день вспыхивали бои, пресекались жестко и безапелляционно. Алексей Комнин почитал глупостью верить в преданность собственной знати. Когда же речь шла о Федоре Стратилате, то и подавно. Могущество дуки Трапезунта росло столь быстро, что, по мнению императора, его следовало крепко держать за горло, дабы он и подумать не смел о создании собственного царства.
Но в один ужасный день в столицу ромеев примчался гонец с известием, что Федор Гаврас пленен во время похода на сельджуков.
Восхищенный храбростью знатного врага, султан Хорасана предложил ему принять мусульманство, обещая сохранить жизнь и сделать своим приближенным. Но Федор Стратилат гневно отказался от такого спасения и был предан мученической смерти.
Григорий был уверен, что в пленении его отца дело не обошлось без предательства. Уж больно напоказ негодовал василевс и его двор, глядя, как из-под влияния Константинополя уходит целая провинция. Уж больно скоро патриарх велел причислить святого воителя к числу великомучеников. Тогда он сцепил зубы, понимая, что для отмщения нужны силы, которых у него нет. Он стал верным царедворцем, преданней которого и сыскать было нельзя. И чем громче звучало имя его замученного отца, тем с каждым годом прочнее становилось его собственное положение.
И все же император Алексей опасался передавать власть в Трапезунте старшему из мужчин рода Гаврасов и потому отправил его архонтом сюда, в Херсонес. Но то, что должно было ослабить их род, только усилило его. И теперь Херсонес и Трапезунт, точно две могучие руки, готовы были сомкнуться на горле Комнинов.
Вначале, когда Алексей II умер, Григорию показалось, что месть умерла вместе с почившим василевсом. Иоанн был товарищем в его детских играх, и потому молодой Гаврас был из первых, кто поддержал Красавчика в его притязаниях на трон. Расплата была жестокой. Теперь, когда Иоанн сам набрал силы, он пытается вычеркнуть из своей жизни всех тех, кому был хоть чем-то обязан, кто мог припомнить ему это, не изогнув смиренно хребет у императорского трона, а так, как он, глядя ему прямо в глаза.
Да,
— Что-то беспокоит славнейшего правителя? — внезапно услышал Григорий за спиной.
Архонт вздрогнул. Он не слышал, как вошел ночной гость, и невольно сморщился, досадуя на себя за этот промах.
— Быть может, достославный архонт желает, чтобы я передал распоряжение и в зале поставили новые свечи?
Гаврас оглянулся по сторонам.
— Нет, и этого довольно. Что привело вас сюда в столь поздний час, отец Гервасий?
— У меня для вас новости.
— Вот как? Что-то случилось?
— Имеются почти достоверные сведения, что убийца вашего сына жив и здравствует.
— Вы, должно быть, шутите. Он утонул во время кораблекрушения.
— Он спасся. И более того, он сейчас направляется сюда.
— Если это правда, святой отец, а я молю Бога, чтоб это было правдой, — сквозь зубы процедил архонт, — я прошу вас, нет, я требую, чтобы вы доставили мне его сюда живым! Мне не важно, как вы это сделаете и что для этого потребуется. Вы получите все, что понадобится, а сверх того еще золота для Готской епархии столько, сколько весите сами! Но сделайте это как можно скорее. Не медля.
— Все будет сделано, блистательнейший дука. Вы позволите мне взять воинов из отряда вашего сына? Вы же знаете, Михаил Аргир очень силен и опасен.
— Хотя бы и всех! Да он и сам наверняка пожелает идти. — Архонт быстрым шагом направился к высокому креслу, у которого стоял прислоненный резной посох. — Эй! — Он стукнул об пол этим золоченым символом власти. — Призовите ко мне Симеона!
Появившийся в дверях палатничий с опаской глянул на впавшего в ярость господина.
— Он здесь и только ждет повеления войти.
— Уже здесь? Вот и прекрасно. Передай, пусть войдет. А вы, отец Гервасий, ступайте, но помните, сегодня же я хочу увидеть этого выродка гиены перед собой.
Святой отец поклонился, спеша исчезнуть так же тихо, как появился.
Григорий Гаврас крутанулся на алых каблуках, ища, на что бы обрушить гнев, яростным огнем терзающий все его нутро. И не найдя, на что излить его, со злобой отшвырнул посох.
— Что случилось, отец?
Симеон Гаврас вбежал в залу, готовый, кажется, схватиться с любым, пусть даже неведомым и невидимым противником.
— Ничего, — устыдившись вспышки неконтролируемого гнева, со вздохом проговорил архонт и медленно, стараясь выглядеть как можно величественнее, опустился в высокое кресло.
— Это что же, хитромордый шакал Гервасий довел тебя до такого негодования? — глядя на валяющийся посреди зала посох, поинтересовался турмарх и, подняв лежащий бесхозно знак автократорской власти, подал его отцу.
— Не смей называть его так, — хмуро отозвался Григорий Гаврас. — Он делает свое дело. Грязное, но необходимое.