Лицом к лицу
Шрифт:
– Кому? Гитлеру?
И тут я впервые увидал воочию глаза Карла Вольфа - маленькие, пронзительно-голубые буравчики вспыхнули вдруг, ввинчиваясь в тебя стремительно, безжалостно, т о р г о в о.
– А почему вы решили, что эта живопись предназначалась фюреру?!
– спросил Вольф чуть не по слогам.
– А кому же еще?
– отыграл я.
Г л а з больше не было; так, стертые, размытые старческие глазки; тихие, добрые, если не знать, кто сидит напротив; дедуля на отдыхе, да и только.
– Ну а разве Геббельс, отвечавший
– еще аккуратнее отыграл я.
– Вот это ближе к правде, - как-то умиротворенно согласился Вольф, и глаз по-прежнему не было на его лице, значит, вопрос не т р о н у л, значит - м и м о, значит - Геббельс здесь ни при чем.
– Или Розенберг?
– Нет, вряд ли. Розенберг в эти месяцы был совершенно потерянным человеком... Фюрер порекомендовал ему сосредоточиться на работе в главном органе партии - "Фолькишер Беобахтер".
– А Борман?
– Что - Борман?!
– Глаза-льдинки словно бы отталкивают меня; эк они пронзительны, экие они живчики, диву только можно даваться! И еще одно примечательно: и Скорцени, и многие другие нацисты машинально повторяют имя "Борман", когда ты впервые произносишь его.
– Нет, ничего, я интересуюсь всеми деталями, относящимися к этому комплексу... У вас нет информации о причастности Бормана к проблеме культурных ценностей?
– Он не был к этому причастен.
– Убеждены?
– Абсолютно.
– Мы говорим о последнем периоде нацизма, о весне сорок пятого.
– Верно.
– А если бы речь шла о сорок втором или сорок третьем годе?
Вольф улыбнулся:
– В сорок третьем году речь не могла идти о сепаратном мире мой дорогой господин Семенов... Американцы умеют считать лучше, чем мы с вами: они высадились в Европу, зная цену каждой картине в галереях Италии и рейха...
– А им были известны расценки на те произведения, которые складировались под охраной СС в тайных горных "депо" Баварии, Саксонии и Австрии...
Оп, г л а з а!
– Это выдумки! Вы чьей информацией пользуетесь?
– Штаб-квартиры фюрера, Гиммлера, Розенберга.
– Не боитесь пропагандистских подделок западных союзников?
– Что-то вы очень западных союзников не любите.
– Они предали меня, выдав трибуналу, который принудил боевого генерала провести двадцать лет в тюрьме...
– СС, - добавил я.
– Да, но "зеленого СС". Я был далек от некоторых чрезмерных строгостей, допускавшихся порою "черными СС", гестапо и СД.
– "Чрезмерные строгости"? Как это понять?
– Это надо понять так, что мы защищали идею национал-социализма и были вынуждены нашими же противниками заботиться об их жизнях: разгневанный народ был готов уничтожить всех левых и евреев. Заключив их в лагеря, мы спасли им жизнь.
Он сказал это серьезно, с полной убежденностью в том, что эти заученные еще в тридцатых годах слова - истина в последней инстанции.
– Правда ли, что ваш шеф Гиммлер
– Да, это так. Центр - Франкония, но с выходом к Марселю: море необходимо солдатам.
– Вы бывали с Гиммлером во Франконии?
– Да.
– Какие бы памятные места Франконии вы порекомендовали мне посмотреть?
– На какой предмет?
– Я же объяснил: меня интересуют вопросы культуры.
Вольф снова чуть улыбнулся.
– Вопросами культуры интересуются политики. Фюрер, например, уделял огромное внимание вопросам традиции искусства, проблеме крови и почвы, поскольку лишь эти два факта делают искусство истинно национальным, разве нет?!
– Вы, конечно, бывали в замке Кольмберг?
Глаза! Они совсем как ледышки, крохотные-крохотные.
– Это где-то в районе Нюрнберга?
– Совершенно верно, под Ансбахом...
– Бывал, конечно бывал...
– В музее у посла Фореджа?
– Имен я не помню, прошло столько лет...
– А господин Унбехавен? Такого не помните?
Г л а з а!
– Нет, не знаю...
– Вам, конечно, известно, что в замке Кольмберг люди рейхсминистра Розенберга устроили тайный склад культурных ценностей, вывезенных из Советского Союза?
– Да что вы говорите?! Никогда бы не мог подумать - такой благопристойный замок, столь традиционный, истинно национальный...
Генерал явно подтрунивал надо мною.
– Вам бы выгоднее помочь мне своей памятью, генерал.
– Вот как? В чем же выгода?
– Сенсация. За это платят: бывший национал-социалист разоружился, решил помочь справедливости...
– Вы обладаете чувством юмора.
– Иначе трудно жить.
– В вашем пассаже было две неточности. Я не б ы в ш и й - это во-первых, и я не разоружился - это во-вторых.
– Время упущено. Оно - не за вас.
– Ничего. Встанут новые борцы. Встанут.
...Все время нашей беседы за моей спиною стояли два итальянских мальчика-официанта: широко расставив ноги, скрестив руки на груди, - ни дать ни взять личная охрана обергруппенфюрера СС, который все последние месяцы войны "трудился" в Милане, удерживая север Италии под германским владычеством; связи такого рода - долгие связи, непрерываемые, сказал бы я (мафия и фашизм, читатель помнит?).
Мне поначалу казалось, встреча со старым нацистом страшна лишь постольку, поскольку он, как бацилла, заражает неподготовленных, неграмотных, незначительную часть малоинтеллигентной молодежи. Я недоумевал - в чем притягательность националистского бреда, в чем его манящая сила? Неужели в конце двадцатого века, стремительного века человеческой общности (радио, изучение языков, гастроли театров, обмен выставками живописи), национализм может казаться спасением и от экономических хвороб и политических стрессов? Оказывается, увы, может...