Шрифт:
Лидочка хотела повернуть обратно,
но из ворот дома выехал задом грузовой автомобиль,
встал поперёк панели и преградил Лидочке дорогу.
Даниил Хармс
Оранжевеющим летом, собственно ближе к середине августа, когда муравьи и прочие неосязаемые людьми мелкие организмы запасают граммы тёплого жира под кожу Лиде было не до веселья и даже вообще-то грустно. Она беззвучно и недвижимо сидела у свежего окна, рассматривая прожилки на своих одиноких руках и вспоминала двухнедельное прошлое, когда пальцы Виктора касались этих самых теперь никому не интересных прожилок. Лида грустно вздыхала, и даже было жалко, что грудь её, никем
Виктор был первым человеком, даже можно сказать мужчиной из хорошей семьи, которому было позволено коснуться Лидиной кожи на руках и чуть выше локтя за суставом. Он имел все незначительные преимущества, которые обычно позволяют – может быть даже в какой-то мере гарантируют – мужчинам первый успех у нераспробованых и практически молодых ещё женщин. У него были лошадиного цвета добрые и симметрично лежащие на лице глаза, цветущая и унавоженная каким-то твёрдым мужчиной мама, были стихи и свежие мысли для бесед, алкогольная притягательность от отца, умеренный перфекционизм плюс ещё деньги на глупости и дамские хотелки. Виктор был пилигримом или даже аборигеном – а точнее ни тем и не другим – в жарких землях Лидиного прорастания сквозь развращающее студенчество.
Лиде самой не было понятно, что пошло не так, и даже некоторые сцены из их отношений вообще казались изумительными в своей гармонии. Ну например, когда Виктор разлюбезничался с ней настолько, что сходил домой за гитарой, а после без смущения и фальши на протяжении получаса пел ей песни о земляничных полях, о морже и о том что счастье – это тёплый пистолет, но это уж она не поняла о чём и просто слушала, бестолково улыбаясь. Ну или когда они вместе ходили в кинотеатр и сидели рядом в одной и той же общей для всех темноте, и маленький Сальваторе на экране уже стаскивал по лестнице бездыханного киномеханика Альфредо, и в ряду сзади кто-то громко чавкал неизвестно чем, так вот в это самое время Виктор целиком был сосредоточен на Лиде или даже может совсем и не на ней, но Лида была уверена, что именно на ней.
Почти четыре месяца они что-то делали вместе или порознь, но думая друг о друге как о чём-то вездесущем и присутствующем каждое мгновение рядом, как будто это навсегда и кем-то так задумано. Но потом, внезапно – даже без предупреждения или предварительного звонка утром – Виктор сказал, что всё кончено или почти кончено и даже высморкался в присутствии Лиды, но не желая её намеренно оскорбить. Лида, услышав это почти вплотную и даже ещё ближе, впервые почувствовала сухое место у себя под языком и недалеко от него запломбированный в прошлом году зуб, нестерпимо заболевший от предстоящих месяцев одиночества. Она заплакала и даже судорожно дёрнула рукой как в театре, но не так грациозно, а почти что наоборот, по-дурацки, и ушла в сторону от Виктора на несколько шагов, а затем ещё дальше. А Виктор молча смотрел ей вслед, думая о впустую потраченных, даже почти потерянных днях, проведённых в сизифовых попытках добиться от Лиды близости, которую она ещё не могла понять всем своим телом и принимала за случайную невоспитанность росшего без наказаний мальчика.
Было бы ошибкой – и даже может быть большой! – считать Виктора наглецом или там ещё что-то такое вредное про него думать, даже если он и не жил на свете девятнадцатилетним ангелом или мечтающем о добродетелях отроком. Виктор был самым обычным подростковым мужчиной, знакомый своей маме с детской стороны, но округлившимся до срока девушкам представлявшимся со стороны уже другой, растущей не по его желанию, а в рамках природной эволюции. Расставание Лиды и Виктора, впрочем, как и их несостоявшееся сближение, ну и знакомство конечно и несколько прогулок с касаниями Лидиного плеча в каком-то парке – всё это было, есть и будет законом любовного противоборства между мужчинами и женщинами и вообще не известно кем всё это придумано и есть ли в этом вообще хоть какой-то разумный смысл.
Шёл уже четвёртый день с того момента, когда Виктор сказал Лиде что всё кончено или как-то так он ей сказал, но всё о том же. И уже четвёртый день Лида слёзы пускала вниз по щекам и тосковала о том, чего ещё даже и не было в её жизни хотя бы даже потому что она этого сама не хотела или же хотела, но по незнанию своему не понимала этого и отталкивала Виктора, когда тот молча намекал на глубокое проникновение в её естество. От своих подружек по институту, в общем-то не очень близких и не особо с ней деликатных,
И на первой же ступеньке – брыкс! Оступилась.
Или это Виктор сбился с шага?
Так ли, эдак ли – всё равно грустно и реветь хочется до полуночи.
И ревела.
К концу второго дня Лидина мама – по паспорту Нелля Ринатовна – заметила, что дочь её плачет и совсем не от радости, да к тому же друг её Виктор давно не звонил ни по телефону, ни в дверной звонок пальцем.
– Что случилось? – спросила Нелля Ринатовна.
Лида всхлипнула, а во рту у неё что-то крякнуло и мама вспомнила, что где-то такой звук уже слышала, даже скорее всего от начальника на работе, от Петра Васильевича, женоненавистника всем известного.
– С Виктором поругались? – угадала мама.
Лида кивнула.
– Почему? – спросила мама интересуясь личной жизнью своей дочери, но в меру и не пытаясь выяснить её половую зрелость и прочие приключения.
– Не знаю, – сказал Лида.
Нелле Ринатовне стало жалко дочь, даже обнять захотелось и она уже почти было так и сделала, но Лида встала и захромала по комнате туда сюда и несколько раз к окну. Наверное ногу отсидела и видимо давно уже плакала тут раз так хромает на отсиженную ногу.
– Он сказал, что между нами всё кончено, – поведала Лида.
– Так и сказал?
Нелля Ринатовна рассматривала Лиду и её фигуру от плеч до бёдер, ну и частично подбородок и шею, и всё удивлялась что Лида – дочь её, и всё равно очень даже хорошенькая как-будто.
– А ты что ему сказала?
– Ничего. Я ушла.
Нелля Ринатовна вспомнила, что Лиде только уже восемнадцать лет и ещё некоторое недолгое время можно ничего не говорить бросающим тебя мужчинам и даже молча уходить от них куда-нибудь, ну или ещё что-то такое. Это потом уже, ближе ко взрослому состоянию, когда мясо на пальцах зачерствеет и в зеркале поселиться страхолюдина, ну или почти что такая же, мужчин просто так отпускать не стоит и даже лучше их держать двумя руками и обхватывать ногой, а то уйдут к молодухам и свищи тогда не свищи, а всё без толку будет. Но у Лиды это ещё почти не скоро должно произойти и поэтому зачем тогда вообще об этом?
Лида наконец подошла к маме ближе и ещё ближе, и Нелля Ринатовна обняла дочь руками за шею и стала жалеть, утешать и вспоминать как когда-то давно её так же жалела мать, давно издохшая, точнее умершая от времени и болезней.
– Ничего страшного, – говорила и шептала она в место около Лидиного уха. – У тебя ещё будет много всяких мужчин и даже получше этого конопатого Виктора с его скупердяйством.
– Он не конопатый, – возразила Лида. – И никакой не скупердяй.
– Забудь, – посоветовала мама. – Если тебя бросает мужчина – его нужно забыть. А ещё лучше – подкараулить вечером и больно стукнуть чем-нибудь в шею или в коленку, лучше всего гвоздём. Но надёжнее всего будет просто забыть все его слова и подарки, и его самого забыть. Так больнее ему будет, если он конечно когда-нибудь обо всём этом узнает и ему вообще будет не наплевать на тебя и на твои воспоминания о нём и вообще так правильнее.