Лидия Русланова. Душа-певица

Михеенков Сергей Егорович

На концертах колхозный репертуар она перемежала со своим постоянным, народным, отработанным годами. Но и песни про «колхозное богатство» люди слушали с огнём в глазах, с улыбкой благодарности и восхищения. Как же, и их труд не забыт, песни о нём сложили, а поёт их сама «Русланиха».

А «Русланиха» думала: уж лучше «Колхозная трудовая», чем кантата о вожде, о революции и т. д.

Другая, из того же современного репертуара, — «Колхозная полька» — яркая, задиристая, как деревенское девичье гулянье где-нибудь в клубе или на току:

Хорошо мне с милым в поле О любви поговорить. Рожь густая, золотая Расколхозная

шумит!

Казалось бы, ну что тут такого, в этой частушке? Но поэзия сельской жизни по-настоящему одухотворяет жизнь её героини. И — никакой наигранности. Отношения двух любящих сердец развёртываются на фоне ржаного поля. А может быть, и во ржи?.. Последняя строка настолько руслановская, что заставляет улыбнуться: «Расколхозная шумит…» Ну не может быть у аббревиатуры «колхоз» (коллективное хозяйство) приставки! По всем языковым правилам — не может! У Руслановой — может! И как здорово, озорно и удало это получилось!

Дайте ходу пароходу, Растяните паруса! Я колхозная девчоночка, У меня русая коса! Играй, играй, гармошечка, Играй, играй, баян! Мы в колхозе выполняем Пятилетний новый план!

Ну что ж, не без агитки. Чтобы не говорили, не писали без конца в газетах, что Русланова только жестокие романсы поёт да мещанские песенки…

Колхозы, созданные советской властью большей частью насильно, вскоре действительно преобразили жизнь деревни. Русланова приезжала в сельский клуб или прямо на тракторный стан, в поле, и видела лица юношей и девушек, освещённые энергией новой жизни. Родившаяся в крестьянской семье, впитавшая с молоком матери и песнями бабушки поэзию сельской жизни, она жадно всматривалась в черты новой, советской деревни, в новые отношения. Колхозы вернули селянам кое-какие черты вековой общины.

Но не всё было так радужно. Тех, кто не принял новых порядков и не смог разделить с односельчанами колхозного счастья, она увидит после войны, в конце 1940-х, когда с очередным этапом её привезут в столыпинском вагоне в Забайкалье, в Озерлаг. Там хлеборобы и животноводы, высланные из средней полосы и чернозёмных областей, будут крепить своим трудом колхозы и совхозы в окрестностях лагерных зон, окружённых колючей проволокой.

А пока она видела счастливых людей, здоровых, полных сил и желания «свой труд влить в труд моей республики».

Позже, в 1960-е годы, в одном из интервью, Русланова будет рассуждать о русской песне, о своей жизни в ней, о зрителе: «Мы с ней, с русской песней, приросли друг к другу, едва я начала что-то соображать. Мне всё в ней было понятно, близко, всё в ней было моё — как и в жизни старших, в их трудах и заботах, частых огорчениях и редких радостях.

А могут ли такие отношения, — рассуждала певица, — сложиться со старой песней у человека, который родился в наши дни? В деревне или в городе растёт он, все обстоятельства у него другие, настроение другое и другое будущее. Даже сравнивать нас дико!

Конечно, прекрасная русская песня, да ещё в отличном исполнении не может не взволновать человека, если у него хоть мало-мальски чувствительная душа. Он, будь хоть архисовременных взглядов, и заслушается, и задумается, и сам, может быть, захочет подтянуть. Но это — иное волнение, и тут мы с ним друг друга не поймём. Он, современный человек, слушает песню, а я ею жила.

И потом — современный человек, любя песню, уважая её, всё же отмечает: вот эта песня для него чересчур длинна, эта — грубовата, та — заунывна. Происходит очень жёсткий отбор. Переберёшь по названиям — и поразишься: сколько песен, оказывается, отзвучало навсегда! Для песни ведь не жизнь, если кто-нибудь раз в десять лет о ней вспомнит и пропоёт — как в музей на полочку поставит…»

Отзвучала

и часть «колхозных» песен. Но отыщешь порой среди старых записей какую-нибудь «Колхозную польку» — и душа встрепенётся. Что ж, и музей надо посещать, хотя бы время от времени, пусть даже изредка. Ведь это твой музей, твоей истории, часть культуры твоего народа. А культура никогда не бывает застывшей материей.

Глава четырнадцатая

ВОЙНА

«Даёшь концерт! Концерт! Лидия Андреевна, спойте нам ещё!..»

Двадцать второго июня началось… Атаки пограничных застав, гибель гарнизонов и целых дивизий, оказавшихся на направлении главных ударов немецких войск, бомбардировка городов, железнодорожных станций, мобилизация резервистов. Вставай, страна огромная…

А через месяц в районе Ельни Русланова уже пела солдатам «Катюшу», «Окрасился месяц багрянцем…» и «Саратовские страдания». Всё, казалось, возвращалось назад и двигалось, летело в тартарары по какому-то заведённому кругу. Те же серые шинели усталых солдат на дорогах, те же запахи и те же звуки, те же страдания народа, захваченного вихрем очередной войны. Эта для нашей героини стала четвёртой и оказалась самой кровопролитной для народа.

Русланова, гармонист Максаков, Гаркави, Хенкин и другие артисты летом 1941 года с первой же фронтовой бригадой отбыли в действующую армию.

Из путевых заметок артиста Владимира Хенкина:

«22 августа. Получаем приказ выступать в авиачастях. Садимся на самолёт „дуглас“. Летим двадцать минут. Темно. Лес. Посадочной площадки не видно. Наш самолёт делает шесть кругов, затем лётчик искусно совершает посадку. 41-й концерт в N-ской части. Гаркави исполняет песню „Синий платочек“ [43] .

В это время незаметно входит командир авиачасти. Он спокойно говорит:

— Благодарю вас, товарищи актёры, за концерт. Технический персонал — по самолётам. Лётчики — ко мне.

Вынужденный антракт. Через две минуты в небо взмывают восемнадцать советских бомбардировщиков. Вскоре мы слышим далёкие отзвуки боя. Прошло три часа. Бой закончен. Советские самолёты возвращаются назад. Надо было видеть командиров лётной части, когда они всматривались в небо, считали 11, 14, 16 и, наконец, 18… Молодцы, ребята! Все восемнадцать советских бомбардировщиков благополучно приземляются. Лётчики выскакивают из машин и первым делом дружно кричат:

— Даёшь концерт! Концерт! Лидия Андреевна, спойте нам ещё!

Один из лётчиков, смеясь, обращается к Михаилу Гаркави:

— Товарищ Гаркави, вот вы пели нам песню „Синий платочек“. Я запомнил первые слова и летел с песней. Только не все слова знаю. Напишите, пожалуйста, чтобы в следующий раз, как полечу в бой, подольше хватило.

…Пятнадцать дней пробыли мы на фронте. Наша бригада проехала тысячу восемьсот двадцать километров на грузовом автомобиле. Восемьсот километров мы летели на самолёте».

43

Действительно, до Руслановой на концертах в воинских частях песню «Синий платочек» исполнял Михаил Гаркави. Он обладал хорошим голосом, пел куплеты, частушки. Но песня в исполнении Гаркави имела другие слова — сатирико-плакатного содержания. Как только Русланова запела свой вариант «Синего платочка», Гаркави перестал исполнять эту песню.

Четвёртого сентября артисты вернулись в Москву. Но отдыхали недолго, вскоре снова отбыли в действующую армию.

Первый военный концерт Руслановой состоялся в районе Ельни. О нём она сама не раз рассказывала журналистам и своим друзьям. Самолёт «Дуглас», развивающий скорость 400 километров в час, дальше Ельни с любого подмосковного аэродрома за 20 минут улететь не мог. Дальше бригада передвигалась на машине — от подразделения к подразделению. Чаще всего на грузовике, на безотказной труженице войны «полуторке».