Лидия Русланова. Душа-певица
Шрифт:
«…как-то на семейном празднике у конферансье Бориса Брунова мы, уединившись, разговорились об этих проклятых днях нашей жизни. Она спросила меня, знаю ли я такие стихи: „Когда заболею, к врачам обращаться не стану…“ Я сказал, что не только знаю, но с их автором — замечательным русским поэтом Ярославом Смеляковым — тянул свой первый срок на Печоре. Я рассказал ей, что тогда в лагерях ещё существовали многотиражки. В одной из них, „Новый судострой“, работали я, Смеляков, Николай Асанов, знаменитый украинский сатирик Остап Вишня…
Поговорили мы и о втором моём аресте, о нашем „театре за колючей проволокой“. Она знала певца из Большого — Дмитрия Головина, знала знаменитого джазиста Александра Варламова, — они были со мной, в том театре, в Ивдельлаге.
И тут она впервые рассказала мне о своей „посадке“. Вспомнила бесконечные ночные допросы во внутренней тюрьме, как молодой лейтенант — следователь, „сосунок“, как выразилась она, добивался от неё: какие шпионские задания она получила от американской разведки после памятной встречи на Эльбе. Следователь то говорил,
Однажды, измученная многочасовым допросом, Русланова вдруг сказала:
— Пиши! Расскажу, какое задание у меня было!
Следователь засиял, наконец-то будет признание — „царица доказательств“! Всё-таки расколол он эту упорную бабу!..
— Ну, какое же задание? — нетерпеливо спросил он.
— Пиши! Задание было такое: петь людям русские песни и отвлекать от строительства социализма! Пиши! Пиши!
Ну, что там было дальше — представить себе нетрудно. Орал следователь; зная Русланову, полагаю, что не молчала и она!
Лидия Андреевна, что-то вспомнив, сказала:
— Уволок меня конвой — в камеру. Трое волокли, сама идти не могла! Вот такое злодейство! За что? Почему? Кому это нужно было?»
В другой раз, пребывая уже в другом настроении, она говорила Матвею Грину:
— Ты, наверное, думаешь, что русские песни бывают только протяжные — грустные да весёлые скороговорчатые? Ни черта ты не знаешь! Вот я буду сейчас называть, какие бывают песни, а ты запоминай! Значит, так: памятные, богатырские, молодецкие, разбойничьи, былины, старины, новины, плачи, заплачки, подблюдные, думы, протяжные, заунывные, весёлые, игровые, круговые, хороводные, плясовые, балагурные, бурлацкие, скоморошьи, обрядовые, свадебные, гулевые, бабьи, посиделковые… ну как, запомнил? Это ж какое богатство! А?
Галина Серебрякова, с которой Русланова коротала свои дни во Владимирской тюрьме, оставила наброски и записи, которые, по всей вероятности, могли бы стать со временем книгой о великой певице, да не судьба. Еженедельник «Литературная Россия» в 1985 году (№ 51) опубликовал фрагменты незавершённой рукописи:
«…В бездонной памяти отыскиваю штрихи чувств и событий, связанных с людьми, встреченными на жизненных перевалах. Не море, ручьи, горы, леса, а люди определили строй моих мыслей и маршрут по планете. Люди умирают и уносят частицы нас с собой. Навсегда замер голос Лидии Руслановой, а во мне он звучит с неослабной силой.
И колокольчик, дар Валдая, Гремит уныло под дугой…Талант её не замолкал, как водопад, отражая силу и душу не её одной, а народа, гениальным сгустком которого она вошла в жизнь.
Я услышала этот голос, сочный, разнозвучный, в конце 20-х годов…
Спустя более двух десятилетий судьба свела нас тесно-тесно на несколько лет.
Восьмого марта 1972 года в последний раз провели мы с Лидией Руслановой и другими целый день в Переделкине на моей даче. Несмотря на немощь, на убивавший её недуг, она была всё ещё человечески очень хороша. Самородок всегда необычен и юн. Из-под опущенных монгольских век смотрели на нас мудро и живо скифские глаза Руслановой, широкая улыбка не исчезала с бледного лица… Лидия Андреевна передвигалась уже с трудом, но была всё ещё величава в тёмно-лиловом платье…
Глубоко и требовательно знала Русланова искусство и особенно русскую школу живописи. До последнего вздоха высокие страсти бушевали в талантливой женщине, которую все пятьдесят с лишним лет её сценической деятельности никто не заменил. Каждое её выступление подчёркивало великий талант, темперамент, драматический дар.
А в душе Руслановой боролись Васса Железнова, разудалый бурлак и тончайший поэт, и психолог, и всегда неудовлетворённая, ищущая совершенства замечательная актриса, владевшая ярчайшим и прекрасным голосом.
…То скорбная, то отчаянно весёлая, шутница, фантазёрка и мечтательница, добрая, а то вдруг жадная на мелочь, всегда честная, отважная, готовая заступиться за обиженного, этакая Марфа-посадница, она — истинная дочь своего народа и его гордость…
Лидия Русланова… Сколь многим обязаны мы ей! Её доброта и, главное, жизнелюбие передавались нам, как донорская кровь. Такое не забывается. А ничтожные свары, душевные неполадки… исчезли как бациллы в растворе хлорной извести.
И хотя я не видела её поющей перед рейхстагом и ранее, в канун многих боёв, под аккомпанемент рвущихся снарядов, кажется мне, слышу переливы и рокот чудесного голоса, одушевлённого страстью, всё сметающей волей к добру и победе. Великим талантом обладала Русланова.
Никто не перевоплощался столь удивительно и необыкновенно, как это бывало с ней, когда она „показывала“ людей. Поныне я вижу одарённейших деятелей театров, литературы, воинства через призму того, как воскресила их Лидия Андреевна. Ни одной фальшивой позы, интонации, жеста.
Театр, музыка были её воздухом, самой сутью существа и стремлений. Приютская девчонка-поводырь слепой бабушки, поющая на улицах и во дворах саратовских купцов, истинно народная певица и огневой патриот России, Русланова Символична — она олицетворяет свою Родину.
Русланова — часть 20-х годов: ей было тогда за двадцать, и после работы на заводе, выступлений на подчас случайных подмостках она начала уже учиться у полузрячей, погружённой в себя Ольги Ковалёвой. Не раз эта большая, замкнутая женщина пела у нас дома, сидя, прикрыв глаза, опершись на
…Песня всегда голос эпохи, народа, его чаянья, тоски и надежды. Почётный избранник природы — певец облечён миссией донести слова и мелодию до сердца, сохранить их во времени. Ковалёва нам вернула множество забытых, рождённых в глуби напевов. Русланова с редкой одарённостью взяла у неё всё самое драгоценное, но не для повторов, а для нового созидания и рождения. Она осталась совершенно самобытной. Истинно талантливое не повторяется…»
Специалисты, изучающие народную песню, составили следующую типологию «исполнителей народных песен на концертной эстраде»:
1. Тип Плевицкой — «под народное».
2. Тип Третьяковой — «интеллигентное подражание фольклору, с абстрактностью его интонирования».
3. Тип Ковалёвой — «по автору, высший тип».
Русланова освоила высший тип исполнения народной песни — «тип Ковалёвой». Самый трудный. Она владела этим стилем в совершенстве. Хотя ревнители правильного пения не раз упрекали её в излишне вольном обращении с русской народной песней и даже называли стиль её исполнения вульгарным, извращающим народную песню.
Всё это пустое. Как сказала Галина Серебрякова, которая очень тонко и верно почувствовала певицу, её настоящее место в нашей культуре: «Ничтожные свары…»
Ольга Васильевна Ковалёва любила свою талантливую ученицу. Чувствуя её природную силу и большие способности к развитию и совершенствованию песенной силы, она дала Руслановой всё, что имела сама. Уроженка деревни Любовки Саратовской губернии, она собрала огромное количество песен своей родины Саратовщины. Многие из них исполняла Русланова. Незадолго до смерти Ольга Васильевна Ковалёва сказала такие слова: «Я счастлива! Было у меня любимое дело, всю себя я отдала ему! Русской песне!»
Этот короткий монолог-завещание в полной мере относится и к её ученице Лидии Андреевне Руслановой.
На коллективных концертах, как известно, кто-то из певцов преподносится публике как «главное блюдо» — первый голос, а другие исполнители идут, как говорят в певческой среде, в антураже, на разогрев [98] . Такой сценарий считается делом обычным. Однажды, когда на сцене уже блистали новые молодые исполнители и на концертах их представляли публике с особым пиететом, Русланова вышла «в антураже» без особых эпитетов конферансье. Исполнила одну из своих коронных песен и была встречена бурей аплодисментов. Конферансье пришлось выйти и объявить ещё одну её песню. Затем третью. И четвёртую. В конце концов, объявив очередную её песню, конферансье зашёл за кулисы и сказал артистам, которые ожидали своего выхода на сцену:
98
Антураж — окружение, оправа, среда. В композиции произведения искусства — то, что сопутствует зрительному центру, главному элементу.
— Все могут быть свободны. Теперь она будет петь сольный… Вы, друзья, не обижайтесь, но зрителям сейчас, кроме Руслановой, уже никто не нужен.
Она уже уставала на сцене. Устав и в тот раз, раскланялась и ушла со сцены за кулисы. Там, за кулисами, увидела группу тех самых молодых певцов, которые всё это время напряжённо следили за её выступлением. Среди них был и Иосиф Кобзон. Он потом и рассказал эту историю.
— Ну что, Кобзончик, — широко улыбаясь и сияя от счастья, сказала она, — кто у кого в антураже, а?
— Барыня, — поклонился он ей, — да вся наша эстрада у вас в антураже!
Иосиф Кобзон любил творчество Руслановой, всегда с особым уважением относился к ней и как к человеку. Когда Русланова собирала в своём доме или на даче компании артистической молодёжи и друзей, являлся с огромным букетом алых роз. Был и постоянным гостем на её «вечерах» в гостиничном номере после выступлений, когда все, как правило, собирались у Руслановой вокруг её корзиночки с домашней снедью. Зоя Фёдорова, Клавдия Шульженко, Людмила Зыкина, Ольга Воронец, Марина Ладынина, Антонина Ревельс.
— Приду, — вспоминал Иосиф Кобзон, — а она обязательно мне рюмку выставит. И себе на донышко плеснёт: «Ну, мужик, давай за твой голос выпьем!» Умирать буду — помнить её буду…
Пили, угощались от её щедрот. Шутили, смеялись. Она в те поры уже не поднимала и рюмочку. Нездоровилось. Но любила угостить молодёжь. И будто хмелела вместе с ними, так ей было хорошо. Разговоры были разные, но в основном «о Кремле и о тюрьме». Ей было что рассказать. Но она молчала. Ещё не наступила пора, когда можно было рассказать всё пережитое.
Однажды уступила уговорам Николая Погодина взяться за мемуары.
— Лидия Андреевна! Ты же прекрасная, редкая рассказчица. Каждая твоя история — это вполне законченная новелла! — уверял Погодин.
Но ни времени, ни сил на мемуары у Руслановой не хватало. Правда, кое-какие заметки делать начала. Наконец они решили так: в удобное для Погодина время Русланова будет приглашать его на чай, и они, за чаем, будут сидеть и «писать мемуары» — она рассказывать, а он записывать.
Некоторое время чаёвничали. Появились первые записи. Но потом их чаепития стали реже. Погодину нездоровилось, да и далековато было добираться из Переделкина до Ленинградского проспекта. Там, в доме 66 Русланова и генерал Крюков получили новую квартиру. В 1962 году писатель умер. В последнее время Погодин почти безвыездно жил на даче в Переделкине. За несколько дней до смерти, как рассказывают родственники, пешком пришёл в Баковку к Руслановой. Без предупреждения — как снег на голову. Посидели, поговорили. Приходил проститься. Так и не состоялись руслановские мемуары в записи Николая Фёдоровича Погодина.