Лидия
Шрифт:
— Где Лидия?! — с ненавистью прохрипел я, почти не различая ничего вокруг. — Что с ней?
— Извините, мне не стоило вообще… говорить об этом, — неуверенно пробормотала Таис. — Дело в том, что на Ахилле произошла катастрофа. И вы… один из пострадавших.
— Но я не понимаю… — Я опустился на кровать и неподвижно уставился в пол перед собой; чувство ярости сменилось пустотой в груди. — Как же так получилось? Почему мне ничего не говорили? Почему меня держат здесь, взаперти? Зачем нужны все эти опыты?
— Вам говорили, — ответила Таис и добавила чуть тише: —
— Но как же это… — Я посмотрел на девушку, которая сжалась у двери, выставив перед собой пульт, как холодное оружие. — Я уверен, что никогда не забыл бы такого.
— Тем не менее, вы… забыли, — сказала Таис.
— А Лида? Что с ней? Что с ней произошло?
Таис не ответила.
— Вы правда считаете, что я мог бы забыть это? — спросил я.
Мой голос дрожал, глаза застилала пелена. Но прошла секунда, и всё вдруг стало мне ослепительно ясным.
— Я понял, что здесь происходит! — выкрикнул я. — Мы на Венере. Вы и раньше захватывали экипажи наших кораблей. И никакие конвенции вам не помеха… Вы проводили эксперименты! Всё, что здесь происходит… — Я снова попробовал приподняться, но силы окончательно покинули меня. — Эти ваши внезапные откровения, вы сама — клон, неумелая копия Лиды, этот дурацкий лошадиный череп — всё это часть ваших безумных экспериментов!
— Лошадиный череп? — удивилась Таис. — Какой ещё лошадиный череп?
— Что значит, какой…
Я вдруг застыл от удивления. Механическая башка с красным электрическим глазом действительно исчезла — как будто её и не было вовсе. Вместо громоздкого, похожего на череп устройства над дверью торчала едва заметная полусфера камеры наблюдения, внутри которой тускло горел светодиод.
— Как это понимать? — с трудом выдавил я из себя; обычная панорамная камера вдруг испугала меня больше, чем припадочный электрический череп. — Здесь была такая… штука на кронштейне, робот… Я не знаю, как его… Но теперь… — Я повернулся к Таис, которая по-прежнему сжимала в руке пульт. — Теперь его нет.
— Я не понимаю, — сказала Таис.
— Что это? Это ещё один тест? Ещё одно…
— Я не понимаю, о чём вы, — повторила Таис. — Мы действительно проводим тесты, но это делается в рамках нашего обследования, для вашей же пользы. Вы здесь не пленный, вы — пациент. И я понятия…
— Пациент? — перебил я Таис. — Какой ещё пациент? Пациент чего?
— Пациент, — спокойно сказала девушка и добавила, странно помедлив: — Пациент нашего центра. Вам правда не о чем волноваться. И я… я понятия не имею, о каком роботе вы говорите.
Холодная струя искусственного воздуха неприятно била мне в спину. Я сидел, опустошённо склонив голову, и смотрел на сверкающий металлический пол и свои босые ноги.
— Послушайте, я… — начала Таис и неуверенно, всё ещё выставляя перед собой пульт, подошла ко мне, — я действительно…
Я поднял голову.
— Где я нахожусь? — спросил я.
80
Жидкокристаллические жалюзи на окнах не работали, и широкие многослойные стёкла горели по краям — у металлических, как в
Виктор, объявившийся ближе к началу занятия и хлопнувший меня сзади по плечу, напугал меня так, что я чуть не выронил суазор.
— Готов? — бодро спросил он.
— И как я должен был готовиться? — сказал я.
Виктор пожал плечами и усмехнулся. Для прохождения первого практического занятия по нейроинтерфейсу нас всех разделили на группы по пять человек — по какому-то невнятному, никому не известному принципу, — и я оказался вместе с Виктором и ещё тремя студентами, которых никогда раньше не видел. Лиды с нами не было — своенравный генератор случайных чисел, распределивший всех по порядковым командам, поместил её в группу, проходившую вводное занятие в самом конце, почти через две недели после меня. Я обещал ей всё подробно рассказать, хотя она и делала вид, что практика по работе в нейросети волнует её не больше, чем обычная лабораторная по химии. Я же не находил себе места от волнения.
— Сам-то как? — спросил я Виктора. — Ты прямо педант сегодня. Как-то на тебя не похоже.
— Да, — небрежно протянул Виктор, — часы отстают.
Но было видно, что он тоже волнуется.
Накануне он наслушался у старшекурсников сплетней, что тесты на способность работать в нейросети, которые проводились на подготовительном, иногда — в одном или двух случаях из ста — могли показать неверный результат. Существовала вероятность — небольшая, но от того не менее пугающая, — что после кромешного ада вступительных экзаменов и целого года на факультете ты потеряешь всё из-за первого практического занятия по нейросети.
Наша группа была уже в сборе, но все молчали — кто-то со скучающим видом смотрел в свой суазор, кто-то нетерпеливо прохаживался перед закрытыми дверями. Не одного меня напугали истории об ошибочных тестах. Виктор улыбнулся и уже приоткрыл рот, намереваясь, видимо, выдать очередную страшилку от старшекурсников, но передумал.
— Не спал, что ли, всю ночь? — спросил он.
— Что, так заметно? — сказал я.
Занятие началось в тишине.
Мы неторопливо зашли в аудиторию, где должна была проводиться лабораторная и встали перед рядами высоких стоматологических кресел — как пациенты, записанные на приём.
С профессором, который вёл у нас первое практическое занятие, нас уже знакомили раньше — правда, я никак не мог вспомнить его имя, хотя раньше не забывал имена.
— Ну что ж, — сказал профессор, кисло сморщившись в попытке изобразить приветливую улыбку, и молитвенно сложил ладонями руки, — ну что ж, — повторил он, — первая лабораторная, да?
Ему никто не ответил.
Невысокий и худощавый, с осунувшимся бледным лицом — так обычно выглядят люди, пролежавшие несколько лет в стационаре — он старался показаться радушным и часто улыбался, наглядно демонстрируя то, что современная стоматология не всесильна.