Лига правосудия
Шрифт:
В Шатуре Гуров довольно быстро нашел станцию техобслуживания, где работал Геннадий. Услышав звук подъехавшего автомобиля, из гаража вышел солидный дядька, который при виде старой машины Гурова только тяжело вздохнул, вероятно, предположив, что сейчас эту рухлядь попросят починить. А когда Лев протянул удостоверение, ничуть не растерялся, и сыщик подумал, что крупных грехов за этой СТО не водится. А вот узнав, кто ему нужен, хозяин насторожился:
— Он что-то натворил?
— Нет, мне с ним нужно только поговорить. Речь пойдет о временах давних, когда он еще у бабушки в Ивантеевке жил. Просто дело одно старое всплыло, а Геннадий может о нем что-то знать.
— Ну, если так… — Хозяин пожал плечами и скрылся внутри.
Через несколько минут к Гурову вышел молодой парень, и, судя по его спокойному лицу, ему тоже нечего было бояться. Они отошли к стоявшей возле стены скамейке, присели, парень закурил и выжидательно посмотрел на Льва, а тот никак не мог придумать, как начать.
— У меня вообще-то работа стоит, — заметил Геннадий.
— Давай я тебе вкратце ситуацию обрисую, — приступил наконец Лев. — Были найдены останки двух человек: мужчины и женщины, мы выяснили, что они снимали в Сабуровке
— Зачем вам это? — Парень смотрел на него с неприкрытой враждебностью. — Из любопытства?
— Нет, Гена! Для того, чтобы это никогда не повторилось. Те, кого убили, были простыми исполнителями, но где-то есть организатор. И нельзя исключать, что сейчас в каком-то из районов области работает такой же притон. Я хочу найти этого организатора для того, чтобы он ничью жизнь больше не погубил.
— И что вы с ним сделаете? В тюрьму посадите? А он потом выйдет и примется за старое! — насмешливо произнес парень.
Гуров достал удостоверение и, раскрыв, показал ему.
— Я — полковник, занимаюсь особо важными делами, причем дольше, чем ты живешь на свете. Я из практически вымершего племени честных ментов — поверь, они еще остались! — и никогда в жизни ни у кого не взял денег, а предлагали очень многие. Именно поэтому я в авторитете по обе стороны закона: и среди своих, и среди уголовников, причем не мелкой шантрапы. И даю тебе слово, что, когда найду этого организатора, он не то что до суда не доживет, его даже задерживать никто не будет. Он умрет, но не просто, а смертью страшной и мучительной. И будет при этом жутко завидовать тем своим подручным, которых бросили умирать в выгребную яму! Я ответил на твой вопрос?
Гуров говорил все это тихо и вроде бы спокойно, но таким сдавленным от ярости голосом, что парня даже дрожь пробила. Он закурил новую сигарету, помолчал, а потом, глядя себе под ноги, сказал:
— Мы там были, но с нами просто ничего не успели сделать. Про операции ничего не знаю, нас, во всяком случае, никакой врач не смотрел, и анализы не брали. Хотя, как я понял, врач там был, потому что лечил некоторых.
— Давай все с самого начала, — попросил Лев.
— Ну, как отец от нас ушел — мать сама виновата, не хрена было хвостом вертеть, — она принялась личную жизнь устраивать, мужики каждую неделю менялись, а потом она меня, чтобы не мешал, к матери своей в Ивантеевку отправила. А я уже на весь мир озлобленный, школу прогуливал, компания такая же. Бабуля пыталась меня как-то воспитывать, а я, бывало, ее и матом посылал. В общем, намаялась она со мной. Все случилось 2 ноября, мы с пацанами, как обычно, возле автостанции тусовались. Врать не буду: и подворовывали мы, и хулиганили всячески. Сидели мы на скамейке в скверике, и тут мимо нас бабенка молоденькая катит, пьяная в хлам. Остановилась возле нас и пригорюнилась — какие мы, дескать, несчастные. А мы ей в ответ: «Купи нам пива, и мы счастливые станем!» Она головой помотала и чуть не грохнулась при этом, денег, говорит, нет, а потом полезла в сумку, долго там ковырялась и пакет с конфетами достала. Вот, говорит, берите, они очень вкусные. Мы, кретины, блин, — не сдержался он, — и взяли! Сожрали кто одну, кто две. Конфеты как конфеты! Но на халяву и уксус сладкий! А она стоит и все допытывается: «Вкусно же? Правда, вкусно?» И тут я чувствую, что ведет меня, голова закружилась, на других смотрю, а Юрка, который две конфеты слопал, уже в отключке. Встать хотел — да не смог! Крикнуть — голоса нет! Смотрю, а баба эта, оказывается, совсем не пьяная, глядит на меня зло так и язвительно говорит: «Я же предупреждала, что будет вкусно». Ну, тут и меня срубило!
— Ну, теперь мне понятно, куда она с охранником ездила и для чего конфеты покупала, а дома в них, скорее всего, наркотик вводила, — скривился Гуров. — Извини, Гена, что перебил, ты продолжай.
— Очнулся я уже в подвале. Стены бетонные, на полу какая-то рвань валяется, под потолком лампочка тусклая, и вонь такая ядреная, что глаза режет. Осмотрелся я, а там еще ребята были.
— Сколько вас было всего? А девочки были? — не удержавшись, спросил Лев.
— С нами двенадцать человек, десять ребят и две девчонки, такая же босота, как мы. Я сел кое-как, башка гудит, тяжелая, ничего не соображаю. Друзья мои тоже ворочаются, в себя приходят. — Геннадий рассказывал все это тусклым, безжизненным голосом, уставившись в землю. — Спрашиваю: «Куда я попал?», а парень там один, самый старший среди нас, усмехнулся и сказал: «Вот как с тебя штаны снимут и оттрахают, тогда и узнаешь». Как же мне тогда стало страшно! Никогда в жизни так не было! Подполз я к нему и говорю: «Бежать отсюда можно?» Он чуть в голос не заржал: «Ты думаешь, мы здесь сидим, потому что нам нравится?» Тут дверь открылась, а там здоровый такой мужик, а перед ним кастрюля большая, как в столовой. «Лом, хавку принимай!» — говорит. Парень поднялся и кастрюлю внутрь занес, а мужик добавил: «Как пожрете, ведра с дерьмом вашим вынесешь, а то даже на первом этаже уже воняет».
— И чем кормили?
— Да консервы из банок в кастрюлю выбросили, на плите разогрели, и все. Хоть бы разогрели как следует, а то часть так холодной и осталась. И из этого месива ложки алюминиевые торчали. Попробовал я — есть же невозможно, а остальные уплетают за обе щеки. Лом увидел, как я скривился, и сказал: «Ешь и не выделывайся! Другого не будет». Ну, поел я — куда деваться?
— А сколько их было?
— Шесть мальчишек, мелюзга.
— И о чем они шептались?
— Да я не все расслышал, но понял, что Лом в тот раз специально ведро разлил, чтобы суматоху вызвать, а под шумок какой-то мальчишка сбежал, он должен был куда-то дойти и привести помощь. А на следующий день… Хотя черт его знает, сколько было времени! Рисовую молочную кашу принесли. А мне молоко нельзя, у меня тут же понос начинается, так что я вообще голодный остался, а Лом специально не ел, чтобы своим побольше досталось, еще и приговаривал: «Шустрее ложками работайте, наедайтесь впрок!» И опять ничего! Разошлись все по своим углам и сидим. Сколько времени прошло, не знаю, там же не поймешь, только дверь открылась, и мужик девочку внес, без сознания. Положил ее возле порога и сказал: «Принимайте новенькую! Полюбуйтесь на куклу, а то она у нас надолго не задержится — это же спецзаказ!» Закрыл он дверь, а Лом к девочке этой, как коршун, бросился, на руки ее взял, в их угол отнес, а сам в голос орет: «Будь ты проклят, господи! Будь прокляты все идиоты, кто в тебя верит! Нет тебя, и не было никогда! Только и умеешь, что с крашеной доски на людей таращиться!» Я подошел, посмотрел на девочку, а она действительно красивая, как кукла! Глаз не оторвать! Я тогда у Лома спросил: «А что такое спецзаказ?» Тут он на меня вызверился, как будто я был в чем-то виноват: «Есть одна сволочь! Затрахает ребенка до смерти! Ему только таких подавай! Она же не первая уже!»
— И что с ней стало?
— Очнулась она, глазами похлопала, а потом в рев ударилась, маму звала. Лом ее как-то утешить пытался, а сам еле-еле сдерживался. В общем, душу мне в клочья тогда разорвало! А потом та баба появилась, разнаряженная, вся в золоте, и сюсюкать начала: «Где тут моя маленькая? Где тут моя хорошая?» А малышка эта… Ну, понятно, что к женщине она с большим доверием отнесется, чем к ребятам, тем более таким затрепанным, как мы, да еще в подвале этом. Она так доверчиво этой бабе: «Я к маме хочу!» А та ей: «Сейчас, моя хорошая! Сейчас пойдем! Только мы с тобой сначала искупаемся, платьице красивое наденем, чтобы мама тебя такой грязнулей не увидела, и к ней пойдем!» Лом вскочил, малышку собой загородил и заорал: «Сука! Ну хоть что-то святое у тебя в жизни есть?» А она ему в ответ: «Баксы, мой мальчик! Только баксы! И радуйся, что на тебя пока любителя не нашлось, а то ходил бы, как и все остальные, с рваной задницей! Мы тебя вообще зря кормим!» Лом ей в ответ: «Я тебе эту кроху не отдам!» Тут она позвала: «Миша! Займись!» Появился тот мужик, посмотрел на Лома и сказал: «Наверное, мне тебя лучше просто убить! Надоел ты мне!» А Лом ему: «Будешь сам ведра таскать!» Мужик расхохотался и на меня показал: «Вот она, твоя смена!» Пока они препирались, малышка эта из-за Лома вышла и к бабе той пошла — та же обещала ее к маме отвести. В общем, ушли они, а Лом начал по подвалу метаться, только что о стены головой не бился, а уж что он при этом говорил! Мы все прижухли, потому что в таком состоянии он и убить мог. Не знаю, сколько времени прошло, но дверь открылась, Мишка девочку эту на пол положил, усмехнулся и сказал: «Странно! Живая еще! То ли сдает старик, и силы уже не те! То ли такая живучая оказалась! Может, еще и оклемается! По второму заходу пойдет!» Лом ее на руки взял, а она как кукла поломанная, платье разорванное, сама вся в крови. Он ее в их угол отнес, кто-то из его мальчишек воды принес, а я сказал: «Не трогал бы ты ее, она сейчас, по крайней мере, боли не чувствует». Он все равно ее напоить пытался, а она же без сознания — как ее напоишь? Он ее на руках укачивает, плечи ходуном ходят, губы дрожат, а из глаз слезы катятся. Да крупные такие, как горох, честное слово. Умирать буду, а эта картина перед глазами будет стоять, — произнес Геннадий таким голосом, что Лев ему поверил. — Тут опять кастрюлю принесли, а Лом и не пошевелился, как сидел с ней на руках, так и продолжал, я кастрюлю занес, а он и не ел даже. И отложить не во что — не было там ни тарелок, ни чашек. А Мишка, когда кастрюлю забирал, сказал, улыбаясь: «Ну-с, завтра большой день! Гостей ждем! Будем проводить смотр личного состава. Так что утром пойдете мыться и переодеваться. Готовьте задницы и передницы!»
— Сигарету дай и помолчи немного, а то я сейчас с ума сойду! — попросил Гуров.
Слушать он был больше не в силах, это было настолько ужасно, что казалось, мозги закипят, сердце билось где-то в горле и в висках, словно два кузнечных молота стучали. Он сидел, курил в долгий затяг, изо всех сил стараясь успокоиться, а потом спросил:
— Как я понимаю, до этого не дошло? Вас же в эту ночь освободили?
— Да просто дверь открылась, когда мы все, кроме Лома, уже спали — он так с малышкой на руках и сидел. Но это был не Мишка и не баба, а какой-то совершенно посторонний мужик, и на голове у него был обыкновенный черный чулок. Мы перепугались, а он сказал: «Вставайте и выходите во двор, вы свободны». Это было так неожиданно, что мы в первую минуту не поверили. А он добавил: «Время не тяните, нам же вас еще по домам развозить». Тут Лом первым к нему бросился и стал умолять: «Ее в больницу надо! Может быть, еще удастся спасти!» Мужик, как на малышку ту посмотрел, выматерился — ей-богу, я таких слов никогда в жизни не слышал, и кому-то там рядом сказал: «Бери «Газель» и дуй в Петушки — это ближайшая больница. Только номера на подъезде сними. Машину там бросишь, и обратно своим ходом. — И еще спросил: — Может, кому-то еще в больницу надо?» Какая нам была в тот момент, на хрен, больница? До дома бы добраться! Малышку у Лома забрали, ну, тут уж мы все к выходу рванули. А как Мишкин труп увидели, так никто не сдержался и хоть раз его, да пнул.