Лига правосудия
Шрифт:
— В день ВДВ в Парке Горького снимались?
— Да, они все пошли по моим стопам и после Суворовского училища поступили в Рязанское, — сказал Зотов, тоже встав и подойдя к нему.
— А? — Стас повернулся к двери и показал на нее.
— Игорь не прошел в Суворовское по состоянию здоровья, и мы его усыновили. Он окончил школу и решил стать врачом, как мама, но военным врачом.
— А что стало с Дмитрием? — поинтересовался Крячко. — Директриса детдома в Воскресенске напророчила ему самое безрадостное будущее.
— Когда я увозил мальчишек из Воскресенска, то
— Значит, это к вам он так рвался, что даже побегом пригрозил, — понял Крячко.
— Да, он тогда приехал ко мне и сказал, что не может без мальчишек. Я устроил его в московский детдом, потом он отслужил в армии, окончил Рязанское и сейчас уже служит.
— А это, наверное, вы сами в молодости? — спросил Крячко, показывая на фотографию, где стояли, обнявшись за плечи, восемь офицеров.
— Да, это мои друзья, — подтвердил Зотов. — Станислав Васильевич, мне не хочется быть невежливым, но у меня дела. Не могли бы вы до конца изложить суть вашей проблемы?
— Да я, собственно, приходил только для того, чтобы вам о Зое Леонтьевне рассказать — я же не знал, что вы уже в курсе.
Стас спускался по лестнице и думал о том, что этот визит ни на шаг не приблизил его к разгадке позорной смерти извращенцев. Конечно, это могли быть боевые друзья Зотова, но с таким же успехом это мог быть и кто-то другой, потому что вряд ли Егорыч после того случая даже просто поздоровался бы с Зотовым.
А вот Олег Павлович, вернувшись в кабинет, сел в кресло, закрыл глаза, и посетившие его воспоминания были невыносимо тягостными. Он до сих пор отчетливо помнил тот день, когда утром обнаружилось, что восьми мальчишек нет на месте. Он тут же бросился в милицию, написал заявление, приложил фотографии, потом каждый день ходил туда утром и вечером, но дни шли за днями, а новостей не было. Он не находил себе места, винил во всем себя, свой характер, методы воспитания… И выводы комиссии, не нашедшей в его действиях ничего предосудительного, явились для него слабым утешением. Да просто никаким! Он чуть с ума не сошел! Потерял сон, а если засыпал со снотворным, то ему снилось такое, что лучше уж бессонница! Лиза утешала его как могла, но это не помогало. Он снова начал курить, хотя давно бросил. Вот и в ту ночь, мучаясь от бессонницы, Зотов стоял во дворе и курил, когда вдруг услышал, как кто-то пытается открыть калитку. Он грубо спросил:
— Кого там черти несут? — и вдруг услышал в ответ дрожащий детский голос:
— Олег Павлович! Это я, Малышев.
Он не помнил, как добежал до калитки, как открыл ее, как подхватил мальчика на руки и занес в дом. Из этого состояния его вывел голос Лизы:
— Олег! Отпусти его! Он же замерз, ему согреться надо! Он, наверное, кушать хочет!
И только тут Зотов увидел то, что осталось от всеобщего любимца, веселого мальчишки Игорька — это был маленький, испуганный, исхудавший, загнанный в угол зверек с больными глазами. Пока Лиза ставила разогреть ужин и греть воду, чтобы искупать Игоря, он допытывался:
— Малыш! Где остальные?
— Спасите их, Олег Павлович! Они там, в подвале! —
— Где этот подвал? Что ты о нем помнишь? — настаивал Зотов.
— Олег! Оставь его! — возмутилась Лиза. — Разве ты не видишь, что ему плохо, у него температура!
— Не лезь! — оборвал он ее, потому что в этот миг уже не был директором детдома, а снова спецназовцем, добывающим необходимую информацию. — Игорь, где этот подвал?
— Лом велел вам передать, что это Сабуровка, там на въезде дом двухэтажный, нас в подвале держали, а выпускали только тогда, когда гости приезжали, — наконец сказал мальчик. — Там не только наши, там и другие! И девочки есть!
— Я немедленно иду в милицию! — решительно заявил тогда Зотов.
— Нет! — закричал Игорь. — Лом сказал, туда нельзя! На всю жизнь позор будет! Нужно как-то по-другому!
И тут, поняв страшную правду, он осел на пол, как будто его обухом по голове ударили. Да, в милицию нельзя, и так сполна хлебнувших лиха детей потом просто замучают расспросами, допросами, экспертизами и так далее. Нужно действительно иначе. Он начал звонить своим боевым друзьям, но они были в очередной командировке. У него оставался только один выход, но ради детей он был готов на все. И, едва дождавшись утра, Зотов пошел к тому человеку, которого жестоко обидел и унизил на глазах у сына. Сидоркин сидел в своей конторе, вокруг него толпились люди, в том числе и Михаил. Увидев Зотова, Егорыч удивился:
— А по телефону заявку нельзя было сделать? Да и не вы вроде этим занимаетесь, вам по чину не положено.
— Илья Егорович, мне надо с вами поговорить наедине, — объяснил он.
— Если извиняться пришли, так поздновато вроде — столько лет прошло, — усмехнулся Сидоркин.
— Я очень виноват перед вами и вашим сыном и понимаю это. Тому, что я тогда сделал по глупости и горячности, прощения нет. Лично я такого человека никогда не простил бы, как бы он ни извинялся.
— Тогда чего ж пришли?
— За помощью, потому что, кроме вас, это никто больше сделать не сможет.
— Офицер-орденоносец к дерьмочисту за помощью пришел — это что-то новенькое, — рассмеялся Илья Егорович, а за ним и все остальные.
Стыд тогда жег его щеки, уши пылали, его растаптывали на глазах у других, но он понимал, что заслужил это, и терпел. Но наконец не выдержал:
— Чего вы хотите от меня? Чтобы я на колени перед вами встал? Встану! Руки целовал? Буду! Застрелился у вас на глазах? Застрелюсь! Только помогите!
Смех как обрезало. Сидоркин мигом стал предельно серьезным и скомандовал:
— А ну пошли все отсюда! — И добавил решившему задержаться сыну: — К тебе это тоже относится! — А когда они остались вдвоем, спросил: — Ну, раз уж вы на такие унижения и даже смерть готовы, значит, дело нешуточное. Что случилось?
И он рассказал ему все, а Егорыч слушал, закрыв глаза и поигрывая желваками, и временами матерился сквозь намертво стиснутые зубы. Когда он замолчал, Сидоркин сказал:
— Детей мы тебе вернем…