Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
— Пошел прочь! Придет время — сделает.
А время шло, дождь что ни день, то выпадал чаще, мочил чувствительнее, и веры, что каган думает о них, пленных, сделает что-то, становилось все меньше и меньше.
«Разве до самого кагана податься? — всплыла неожиданная мысль, и, как всякая дерзновенная неожиданность, заиграла перед глазами обольщением. — А почему бы и нет? Я княжич есть. Скажу этим, верным: „Я княжич из антов, предпочитаю видеться с каганом, просить его, чтобы уведомил Антию: я здесь, в плену, родичи не поскупятся,
Счастливая мысль, будто первая ласточка, объявилась — и уже подтвердила надежды, и ожидание и уверенность: да, это верный путь, это, может, единственная возможность спасти этих несчастных. Как-то на весь лагерь пошла гулять весть: император выкупил стратега Каста; Каст, уезжая в Константинополь, пообещал кому-то из легионеров своих: первое, что сделает, вернувшись, пойдет к императору и добьется, чтобы выкупил и всех остальных. Каган продал их за четверть цены, это не такая уж и большая куча золота для фиска, чтобы колебаться или скупиться.
«Каган падок на золото, — мыслил себе Светозар. — Если скажу, что я княжич из Тиверии, за это ухватится и пошлет гонцов своих к брату. А пока тот гонец будет ездить, буду ходить к кагану и все-таки умолю, чтобы дал пленным кровлю, а с кровлей и возможность преодолеть язву. Да, каждый раз буду искать повод встретиться и таки добьюсь своего».
На том стал, того и держался. Оставалось одно: выбрать удобный момент и того из обринов, кто пойдет к кагану и скажет, чего хочет княжич из антов.
Такой обрин не замедлил объявиться — это был тархан одной из турм, пришедший на помощь охране.
— Ты действительно есть эскулап? — спросил Светозара, когда его привели и поставили перед, довольно, молодым, почти его лет тарханом.
— Да так.
— Среди пленных много пораженных язвой?
— Чуть ли не каждый десятый. У меня есть к тебе челобитная.
— Потом…
— Она касается меня лично, однако, и этих несчастных тоже. Я не только эскулап, принимавший высшие науки в Константинополе. Я есть княжич из Тиверии, с Антской земли.
— Вот так?
— Вот так, достойный. Хотел бы видеться с каганом, тем более, что мы виделись уже с ним в Чуруле, и просить, чтобы послал гонцов своих и уведомил князя Тиверии, что я здесь. Будет иметь хороший выкуп за меня.
— Все равно потом. А сейчас отберут тех из пленных, наиболее больных, надо отвести их в укромное место с покоем и кровлей. Светозар заметно выпрямился и прояснился лицом.
— Это правда? Каган позаботился уже о пленных?
— Да. И прежде всего о пораженных язвой, их наберется тысяча?
— Достойный предводитель. И две уже наберется.
— Тогда отбери первую тысячу. За другими придут позже.
Светозар метался в том углу, где лежали слабые, будто на поле боя. Бросался
— Так, может, и я с ними?
— Да нет, — возразил. — Здесь остается большинство, оставайся и ты.
Не стал настаивать. Хотя с обрами ушли те, кто едва переставлял ноги и несли свое до конца изможденное тело, и в лагере, оставалось значительное и значительное большинство. Но его не мог не брать в расчет: это большинство вон как заволновалось, услышав, что их забирают из этой ямы под открытым небом. Кто успокоит их, когда дойдет до отбора. Если в эту тысячу всем захочется пойти первыми? Для казни обры держат отдельно, далеко, надеющиеся на выкуп, центурионы не очень в почете у легионеров. Он, Светозар, единственный, кому подчиняются все. Что будет, если бросит и уйдет? Не лучше ли давать каждой новой тысяче, идущей из лагеря, центуриона, на все время в пути и там, куда прибудут, а самому давать его здесь?
Очередь на следующую тысячу наступила вскоре, но пришли за ней не те обры, принимавших до этого, пришли другие. И тархан был другой, да и речи не те. Не спрашивали уже, слабые или нет, сказали выставить тысячу — и повели. А через некоторое время оттуда, куда вели, прискакал один, выбросив, вероятно, из седла одного из неосмотрительных обринов (это были, как вспоминает теперь, преимущественно, отроки), прискакал и крикнул с крутопади, что поднималась над оврагом:
— Не верьте аварам! Они не до города Сингидуна ведут нас. Выводят в поле и вырезают всех!
Произнес одним духом и исчез, наверное, заметил: его заметила охрана, спешит, чтобы схватить или убить. А все, кто услышал, не знали, как им быть. Верить не хотелось, однако и не верить не могли. Не такой он испуганный и встревоженный был, то, что объявился и крикнул: «Не верьте аварам!» Да, не так встревожен, чтобы не верить ему. Да и кому это надо было так подло шутить и с кем?
— Друзья! Это похоже на правду! Не пойдем больше из оврага, когда придут и будут брать!
— Возможно ли такое? Или они, авары, не люди?
— Да ведь нет! Варвары они!
Многолюдье человеческое не просто шумело уже — бурлило. Сначала собирались и совещались небольшими кучками-общинами, вероятно, те, что успели подружиться за время похода или плена, и, ничего не решивши своей особой группой, бросались к другой, многолюдней или мудрее.
— Не поддавайтесь, когда придут и будут брать! — кричали громкие. — Сидеть в лагере вместе и держаться вместе!
— А что высидим?
— Да, так, что высидим? Да и позволят ли сидеть? Будут приходить, и будут брать силой.