Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
— Беда, достойный. Роды наши не мирятся между собой. Лангобард или слишком возмущен был тем, что произошло, или не хотел, чтобы его перебили, заторопился, рассказывая то, что каган знал и без него.
— Ну и как? — Баян тоже представил из себя возмущенного. — Угомонили татей?
— Угомонить угомонили, но надолго ли? Если бы не король и не его мудрость, еще хуже обернулось бы. Вот почему повелитель наш велел мне напомнить тебе, достойный: пора забрать аварские племена из Паннонии. Сеча с гепидами завершена, отныне авары имеют свою
— Разве я не забрал?
Посол от лангобардов не поверил тому, что услышал, но, все же, решился:
— Однако не всех и далеко не всех.
Кагана раздражали эти резоны.
— А если их некуда брать? Слышали ведь, я вернул пленных гепидов к своим семьям, велел им обрабатывать землю, а за опеку и защиту от чужеземцев давать нам половину того, что будут иметь с земли. Так и передайте королю: до какого времени будет так, как есть.
— Между нами составлен договор. Каган обещал уйти сразу после победы.
— Тогда обещал, сегодня не обещаю. Сказал уже: будет так, как есть. Кто знает, как повернется еще с гепидами и их землей, может статься, что император заставит нас уйти.
«Вот оно как! — отвернул прибитые грустью глаза лангобардский посол. — Что сказать после всего королю? Что заставить аваров забрать роды свои из Паннонии — бесполезное дело? Что же должны сделать, чтобы авары ушли оттуда? Как и каким образом?»
Не ведал и король Альбоин, что ему делать с союзными аварами и их каганом. Не ведал и злился, а зло никому еще не придавало мудрости.
— Ни в чем не уступать аварам, — повелел. — Слышали, ничем и ни в чем! Создать им такую жизнь среди нас, чтобы сами утвердились в мысли: здесь им не усидеть, и пошли прочь.
Чего еще надо тем, у кого руки рвутся к мести-возмездию? И ловлю устраивали на татей-аваров, и не щадили аваров, поймав на татьбе. «Это мое! — кричали. — Как смеешь посягать, вонючая рожа, на то, что взращено моими руками, добыто потом?»
И били нещадно, нередко — до смерти, пока не дошло до настоящего похода на аваров. Немало их побили, объединившись, немало и своих потеряли, но все-таки выперли асийских бродяг с одного, второго и третьего поселения. Вероятно, и дальше гнали бы их из Паннонии, но вышли и встали на перепутье высланные каганом турмы. А с турмами не тот уже был пир, и пиво-мед не пилось так вкусно. Пришлось выходить из повинною и извиняться, кивая на произвол обиженных.
Авары приняли повинную и на мир между племенами согласились, однако роды свои вновь поселили в освобожденных от них поселениях. И на татьбу не стеснялись ходить. А когда приходилось так, что брали из заграждения или подворья втихаря, то брали и остальное.
Лангобарды жаловались королю, просили у него защиты. Но что мог сделать король, когда видел и понимал, его сила не может взять верх над аварами. Единственное оставалось — жалеть, что заимел такого союзника и связал себя такими узами.
Покаяние — не лучший путь поисков, но, все же, и оно заставляет шевелить мозгами. Когда
О чем советовался с ними, никто не обмолвился. Единственное, что услышали, и то не из первых уст: «Король с нами, и боги за нас, ждите».
Они и ждали, а ожидая, знай, надеялись. И лето, и другое. Где-то на третье авары разбудили своего кагана ни свет, ни заря и завопили наперебой:
— О, великий и мудрый, помилуй и пощади. Не посмели бы мы тревожить сон твой, да пришлось: лангобарды снялись всем родами, прихватили пожитки и пошли, минуя нас, на северо-запад.
— Куда и зачем?
— Говорят, будто покидают Паннонию, двинулись всеми своими родами на поиски другой земли.
— Кто поговаривает? Сами лангобарды?
— И лангобарды также.
Сбросил с себя покрывало, надевает одежку и не может попасть в рукав.
— Так это и есть то лучшее, — рассуждает вслух, — чего можно ожидать от щедрот Неба? Узнать точно, — повелел уже — куда идут, с какими намерениями, все ли оставляют Паннонию. И не трогать. Следить, пока не исчезнут за рубежами своей земли, все же не трогать.
XX
Те, кто уверял, что отныне Паннония принадлежит аварам и только аварам, были, оказывается, далеки от истины. Из Паннонии ушли только лангобарды и те из германских племен, что прилегали к лангобардам или, так сказать, были заодно с лангобардами. Паннонские славяне, как сидели на этой земле, так и остались сидеть.
— Они платили лангобардам дань? — поинтересовался Баян у кендер-хакана.
— Да. На лангобардов шла треть урожая, как и промысла и приплода.
— И как много есть их, славян Паннонских?
— О том не знаем. Одно является бесспорным: когда лангобарды шли вместе с нами на гепидов, словенов среди них насчитывалось восемь тысяч.
— Это еще ничего не говорит. Предводитель есть у них?
— Да есть. Князем величают, хотя князь этот и рыбачит вместе с поселянами, и за сохой ходить.
Баян внимательно, даже не в меру строго посмотрел на кендер-хакана.
— Все равно. Какой есть, такого и зовите.
Авары не церемонились с ихним князем. Пришли и сказали:
— Иди, каган племени нашего хочет говорить с тобой.
Словенский предводитель не удивился. И перечить не стал. Возможно, потому, что молодой был, а может, понимал: куда денется? — улыбнулся и сказал по-молодецки весело, даже насмешливо:
— Повелевает придти или просит, чтобы пришел?
Аварам не понравилось это, но, все же, не посмели показать гнев свой словенину. Во-первых, вон какой великан он, а во-вторых, каган велел же звать.