Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
— Прикажите своим людям, — был ответ, — разбить палатки и отдыхать. Каган позовет, когда сочтет возможным встретиться с вами.
Ждали до ночи — напрасно, ждали второго, третьего дня — послов не зовет.
— Вы доложили кагану, кто мы и откуда?
— А так, он знает.
— Почему не зовет? Скажите, есть послание от императора. Если не допустит к себе сегодня, завтра вернемся и скажем императору: не удосужился выслушать.
Авары и это обещали сказать Баяну. А Баян отмалчивался. Где-то на пятые сутки вспомнил, что есть кто-то там от императора и велел позвать его послов.
— Что там у вас?
— Письменное послание к тебе от императора Тиверия.
— Читайте кто-нибудь.
Главный из послов недолго боролся в себе со смятением. «Его милости кагану войска аварского Баяну, — нетвердо начал посол. — Империи стали известны неприятные и непонятные нам, людям просвещенным, дела и поступки подчиненных
Император Византии Тиверий».
Баян слушал императорское послание и чем дальше, тем заметней хмурился. Те из ромейских послов, которые стояли рядом и следили за ним, страдали уже: этот свирепый предводитель, не сделает ли сейчас то, что сделал в свое время с послом антов Мезамиром? Однако этого не произошло.
— Это все? — спросил погодя.
— Все, достойный.
— Можете идти. Скажете императору, я взял его послание на заметку. Ответ свой пришлю позднее. Должен удостовериться, насколько это является правдой, о чем он пишет.
Послы не стали ждать худшего, поклонились и вышли. А Баян не звал к себе ни Дандала, который был предводителем турм после Атела, ни кого из послов, которые обязательно присутствуют при хакан-беге или ином предводителе, который идет в чужие земли. Право, без них знал, чего натворили во Фракии и на путях отступления. Знал и искал теперь, кого и как наказать за произвол. Повелевал — ведь, ромеев не трогать.
— Дандала, как и послы, которые были при нем, сон потеряли, — шептались стоявшие близко к хакан-бегу и к посольству. — Вон встали, ожидая наказания.
— А наказания не миновать. Слышали, что писал император? Отказывается платить нам за то, что ходили на склавинов в один и другой конец, правду говоря, спасли Византию от погрома, как и от возможности потерять земли, лежащие между Дунаем и теплым морем. А все из-за того, что совершили турмы, отходя из Фракии.
Облака собирались и собирались, вот-вот, казалось, грянет гром. Он и грянул, но не там, где ожидали: за Дунаем, в ромейской земле печально зазвонили в колокола, а вскоре и до аваров дошла весть: умер император Тиверий.
— О, Ясноликий! — вбежали в палатку и упали к ногам послы. — По всей Византии печально звонят в колокола — умер император Тиверий.
И встал Баян, да так решительно, что у тех, кто склонился перед ним, кровь похолодела в жилах.
— Это наверняка?
— Вернее быть не может. Были в церквях, своими ушами слышали.
— Вот он, спасительный момент — вздохнул и снова сел. — Узнайте, кого посадят в Августионе на место Тиверия. Как только узнаете, сразу скажете.
Нет, его, кагана Баяна, судьба не обошла все-таки. Вот уже третьего императора пережил. Переживет и четвертого. И так, чувствует в себе вон какую силу, потому пылает жаждой мести. Таким большим и таким обнадеживающе уверенным, ей-богу, на всех его хватит.
Впервые за много недель увидели его не в палатке — потребовал выехать за стойбище, на великоханскую охоту. А такая охота длится не день и не два, и развлекается на них и блаженствует, развлекаясь, не только каган. Выезжают жены, наложницы, как Ясноликого, так и стоящих наиболее, близко к нему, тарханов. Как и сами тарханы, мужи лучшие и думающие. Гоняли по долам тарпанов — и потешались ловкостью своего предводителя набрасывать аркан, валить жертву с ног и спутывать ноги, пускали в кабанов копья или в серн стрелы — и снова потешались и кричали на все раздолье, жарили ночью дичь, пили вино или кумыс — и снова шумели, вознося своего предводителя и воздавая ему дань, как храброму из всех храбрых. Слышались в том хоре похвал голоса мужей, слышались и голоса жен, тех, что всегда, стоят близко к кагану, и тех, что только здесь, на великоханской охоте. Одного из недавно приближенных не заметили за трапезой около Ясноликого — сына Дандала, и там же, на охоте, узнали: не он занимает после Атела
«Вот он, ответ на императорское послание», — подумали многие, но должны были разочароваться вскоре. Как вернулись с охоты и отоспались после нее, каган подозвал послов и сказал послам:
— Где тот из вас, что вместо копья писало надежно держит в руке?
— Сейчас будет, достойный.
— Скажите ему, пусть берет с собой все необходимое для письма.
И когда тот, кто надежно держит писало, прибыл, повелел всем остальным:
— Оставьте меня с ним.
Подождал, пока улеглась тишина, и потом велел писцу класть на папирус все, что скажет.
«Милостивый царь, император непобедимой Византии! — Баян делал вид, что не знает о смерти Тиверия, и обращался к нему, словно к живущему. — Получили мы твое гневное послание к нам и были поражены им, а еще больше расстроены. Твоей милости, пожалуй, известно, что авары, свято соблюдая заключенный с империей договор, сразу и всем народом своим отозвались на клич, который поступил из империи, и грудью встали на защиту ее интересов. Тридцать тысяч воинов аварских, послушавшись твоего мудрого совета, пошли в земли склавинов, подвергли их огню и мечу, да так яростно и повсеместно, что эти склавины вынуждены были слать гонца за гонцом и звать на помощь себе сородичей и своих, которые осмелились воевать города и селения византийские. Кроме этого, идя навстречу пожеланию империи, каганат послал тридцать тысяч воинов против склавинов, что стояли под стенами Фессалоник, и угрожали этому славному городу империи взятием на меч и копье или полной разрухой. Не кто-то другой, авары заставили их уйти оттуда, чем навлекли на себя ярость этого проклятого богами племени и положили в сечах с ними двадцать тысяч своих воинов. Такие жертвы нам не приходилось еще приносить даже во имя собственных интересов. Эти же были принесены на жертвенник империи и во имя покоя и процветания ее народа. Или твоя милость может сказать после этого, что города империи, мир и покой в семье отстоял кто-то другой, кроме аваров? Право, нет. И вместо благодарности и достойного вознаграждения за верную службу имеем гнев и немилость, более того, не желаете уплатить нам, кровью добытые, солиды.
Уведомляем твою милость, вести эти встревожили и без того встревоженный потерями народ наш, и мы не знаем, как будет дальше с нами, будем мы, как жили до сих пор, в мире и в дружбе, или встанем друг против друга, как непримиримые супостаты и будем биться, пока не погасим гнев свой кровью. Неблагодарность империи не раз уже была очевидной. Сейчас она наполнила чашу терпения до предела. И все же сдерживаю гнев свой до времени, и готов обменяться посольствами, однако не позднее, как буду знать:
1. Что Византия немедленно выплатит аварам положенные по службе их восемьдесят тысяч солидов.
2. Что она будет платить в дальнейшем не восемьдесят, а сто тысяч солидов каждое лето, как турмы аварские давно того добиваются.
3. Что империя вернет мне, наконец, супостата моего — короля гепидов Кунимунда и еще одного татя — Воколавра, который, будучи моим подданным и прахом ног моих, позволил себе недостойное поведение с наложницей моей и сейчас скрывается под защитой твоей милости — земли Византийской.
Каган аваров, гепидов и подунайских славян, Баян».
Ответ на это его послание поступил не скоро, зато был более утешительный.
«Великий воин! — писал новый византийский император Маврикий. — Уведомляем тебя и турмы твои, вместе и народ аварский, что империя наша находится сейчас в большой печали: умер император Тиверий. Это печальное событие, надеемся, посеет в сердце твоем сочувствие к покойному и сменит гнев на милость. Мы же, став милостью божьей и с помощью Божией на место предшественника нашего и взяв в это тревожное время бремя императорских обязанностей в землях ромейских, фракийских, иллирийских, итальянских, египетских, варварских, сирийских, армянских и многих других, считаем гнев твой справедливым. Империя признает заслуги турм аварских по спасению земель ее от варваров и тех опустошений, которые несли с собой варвары, поэтому обязуется уплатить аварам все свои долги. Более того, если авары берут на себя обязанность и впредь добросовестно и надежно стоять на страже ее северных рубежей, от этого лета будет платить им не восемьдесят — сто тысяч римских солидов каждое лето. Чтобы эта обязанность как одной, так и второй стороны, приняла узаконенную силу, думаем, нужно обменяться посольствами и подписать соответствующий договор. Что касается короля Кунимунда, то империя уверяет тебя, предводителя аваров, что он находится в наших надежных руках — на острове Родосе и не представляет для тебя силу, которой следует бояться. Вернуть тебе его не можем, поскольку поклялись, в свое время на кресте, взять его коронованную, а значит, освященную Богом особу, под свою надежную защиту.