Лиходеи с Мертвых болот
Шрифт:
А ровно через десять дней, как и обещано было, в замок въехала кавалькада из двенадцати братьев-рыцарей. С ними находилось около сотни гербовых слуг.
— Эй, хозяин, потрудись оплатить долги нашей святой церкви, а иначе тебе будет худо! — изрек тщедушный горбатый рыцарь, возглавлявший кавалькаду.
Но он не дождался ответа от гордого пана Бельского. И тогда предводитель рыцарского воинства молвил только одно слово: «Приступайте!» И тут же драбанты, как стая саранчи, разбежались по всем помещениям
Пан Здислав попытался найти управу на разбойников в суде и даже у самого короля польского, но ему твердили одно: немцы представили купчие документы на замок и тот законно перешел в полную собственность их ордена. И потому крестоносцы могут делать с ним все, что им заблагорассудится. Сколько потом ни пытался благородный пан доказать фальшивость купчей, у него ничего не вышло.
Тогда-то он и поклялся уничтожить не меньше десятка псов-рыцарей. И тем самым отомстить за свой порушенный дом.
Хорошо еще, что не бросил в беде семью Бельских литовский князь Витовт. Он подарил Бельским целую вотчину. Что же касается братьев-рыцарей, то они не довольствовались захватом и в поисках драгоценной библиотеки разнесли весь замок буквально по камешку…
«Так удалось или нет отыскать им книги? Да или нет?» — Такой вопрос задавал я себе и сам же на него отвечал: — Скорее всего нет. Отсюда — такая суета вокруг тех людей, кто может хоть что-то знать о местонахождении драгоценных рукописей…»
(Из записок лейб-медика польского королевского двора пана Романа Глинского.)
Глава 10
РУСЬ. РАЗБОЙ НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ
Жилистый, крепко сколоченный, разозленный донельзя, Иван Лапоть размахнулся и врезал Герасиму Косорукому по уху. Тот упал с каким-то крысиным писком на землю, но тут же вскочил, и в его руке блеснул нож.
— Неправильно кости кидаешь! Жулишь! — истошно орал Иван.
— Это ты жулишь, пакостник! Неправильно смотришь! Счас я тебя вспорю!..
Махонький, тщедушный Косорукий повел перед собой ножом. Владел он им мастерски, как никто другой. Притом не только резал и колол, но и, обученный басурманским премудростям, мог метать его так, что тот входил в тело, как в масло.
На физиономии Ивана на миг промелькнул испуг, он отскочил назад, прижался к дереву, но тут рука его нащупала прислоненную к стволу дубину, он воспрянул духом и бойко заорал:
— Ну, пентюх, подь сюды! Дубинушка-то моя прогуляется по твоему хребту!
На морщинистом, как печеное яблоко, лице Косорукого застыла зловещая улыбка.
— Счас вспорю!
— Отдай деньгу! — крикнул Иван.
— Накось, выкуси! — продемонстрировал Косорукий Герасим кукиш, а потом
Назревала кровавая свара — дело привычное. По злобе своей лютой разбойники давным-давно извели бы друг друга, пожрали бы, как дикие звери, но на то и существовал у них атаман, чтобы лишних смертоубийств не допускать и от самоуничтожения шайку оградить. Но сейчас атаман был в отъезде, и вот-вот готова была пролиться кровь.
Лапоть сделал шаг, занес длинную, суковатую дубину, но Косорукий оказался проворнее. Он отскочил в сторону и сжал нож обеими руками, готовый к смертельному броску.
— А ну цыц! — крикнул Сила, сидевший, как всегда, у костра и строгавший какую-то деревяшку. — Не то обоих за ноги — и в болото… Ишь, распетушились. Ну, чего ты, Иван, зенки бесстыжие пялишь да дубиной своей машешь? Иль, может, богатырь, хочешь со мной силой помериться?
— Да чего уж там, — отмахнулся Лапоть. — Скажи, чтобы этот паршивец деньгу вернул. Ведь жульнически кидает.
— Проиграл, так проиграл — за дурь свою и расплачивайся, — сказал Сила.
Драчуны нехотя разошлись. Иван отправился чинить прохудившийся кафтан, а Косорукий забился в дальний угол за землянкой и предался своему любимому занятию — начал, в который раз, пересчитывать да поглаживать ласково монеты из пришитого к поясу кошеля, который он всегда таскал с собой. При этом в его очах появился безумный, лихорадочный блеск. Казалось, будто душа человеческая и недобрый дух, витающий вокруг этих денег, составляли сейчас единое целое. Не придумано людьми было такого греха, который не согласился бы взять на себя из-за этих самых золотых монет Косорукий Герасим.
После неудавшейся потасовки над логовом повисла обычная, зеленая, болотная скука. Привычные лень и отупение овладели разбойниками, будто кровь их мерзла в жилах, а воздух стал вязким и стеснял не только движения, но и мысли.
— А ну-ка, кто поразвлечься хочет? — вдруг крикнул Мефодий Пузан. — Я лягу, а вы меня будете поленом по брюху охаживать.
— Давай, — с готовностью вскочил татарин и заулыбался своей беззубой улыбкой, предчувствуя грубую забаву, которая немного развеселит, разгонит застоявшуюся кровь.
— Кто мне поленом врежет и дых собьет — тому я деньгу даю. А уж коль не собьет дых, тот мне жратву и брагу ставит. Э, только Евлампию и Силе не бить…
Мефодий Пузан лег на землю, надул свой необъятный живот, под смех и гвалт, шутки и прибаутки стойко перенес несколько ударов, но дыхание так и не сбил. После этого он вернулся к костру и начал за обе щеки уплетать выигранное и огромными глотками отхлебывать брагу. Вокруг этого же костра расселись Гришка, Беспалый, татарин, раздосадованный тем, что ему так и не удалось сбить у Пузана дыхание.