Лихое время. «Жизнь за Царя»

Шалашов Евгений Васильевич

– Не успеем, – покачал головой Костромитинов. – Пока оружие соберем, провизию какую-нибудь, людей отберем – дня три, худым концом. А по нонешнему времени – целую неделю.

– Мыслю, не стоит всем сразу идти, – решил князь. – Возьму я с десяток холопов, а остальных Леонтий Силыч потом приведет.

– Не мало, с десяток? – усомнился Костромитинов. – У нас и разбойники шалят. А на Череповеси, где монастырь был, какой-то лях крепость поставил. Возьми хоть с полсотни.

– Хватит, – заверил князь. – От разбойников отмашемся,

а с паном – что с десятком, что полсотней – воевать несподручно. Проскочим как-нибудь. Надо отца настоятеля предупредить. Ежели всей оравой пойдем – напугаем. Иноки, чего доброго, в осаду сядут.

Князь почувствовал, что его схватили сильные руки, другие – не такие сильные, но сноровистые, связали и бесцеремонно, как мешок с репой, бросили лицом вниз, на мокрую от утренней росы траву. Лежать было неудобно, но попытка перевернуться была жестоко пресечена…

– Лежи смирно, падеретина! – каркнул над ухом ломкий юношеский голос, подкрепив приказ пинками под ребра и ударом по голове…

Очнувшись, Мезецкий понял, что сидит привязанный спиной к дереву. Несмотря на боль, пересчитал людей. Девять… Десятый обнаружился неподалеку – лежал в нелепой для живого человека позе…

По биваку деловито расхаживали разбойного вида мужики, сосредоточенно увязывали в мешки добро, мерили новые сапоги и одобрительно похохатывали, подбирая оружие. Гриня, сидевший через пару человек от князя, длинно выругался и с досадой сказал:

– Думал же, не надо Проньку караульным с утра ставить, проспит…

– Думай лучше, как выкручиваться будем… – хмуро изрек Мезецкий.

Митька, самый молодой из холопов, грустно спросил:

– Это кто такие? Разбойники или ляхи?

– А есть разница, кто тебя резать будет? – отозвался Гриня.

– Так ить, православные, не душегубы какие… Может, поговорим с ними? – сказал парень без особой надежды.

– Да иди ты… – огрызнулся Гриня, а потом его чело слегка прояснилось: – А если мы им спляшем?

Мезецкий с опаской посмотрел на десятника – не тронулся ли головушкой Гринька, но потом сообразил…

К пленным подошли два разбойника. Первый – судя по нарядному кафтану и немецкому пистолету, заткнутому за пояс, атаман. Князь Даниил, глянув на ноги разбойника, только вздохнул, узнав свои сапоги.

Второй разбойник был страшен. Не лицо, а сплошной шрам с глазами…

– Ну, коли крещеные – молитесь, – подавляя зевоту, сказал первый. Обернувшись к подручному, равнодушно спросил: – Как мыслишь, Павло? Так утопить али прирежем вначале?

– Чего пачкаться? Кровишши будет, все перемажемся, – повел тот безгубым ртом. – Вон, камней-то сколько…

– Э, мужики, нельзя так! – заволновался Митька. – Не по-людски это, не по-христиански. Грех! Взять, да живых людей утопить…

Атаман без особой злости пнул парня в грудь.

– Молись, пока разрешают. Какой ты живой, коли щас утопят?

– Сволочь ты, – не выдержал Гриня.

– Ну

и что? – пожал тот плечами. – Кто щас не сволочь? Ты? Ну, коли не сволочь – радуйся, что смерть быстро примешь. Утопленнику-то не больно – раз, и нет его. Сегодня вас утопят, а завтра нас.

– Спросил бы вначале – кто такие, куда едем… Видишь же, что не ляхи мы, не литвины, – не унимался Гриня, надеясь усовестить разбойников.

– Видим, что не ляхи. Стало быть – помрете быстро, без мук, – снова зевнул атаман. – А кто вы такие, нам все едино. В живых оставишь, так беды накличем. Вон, – кивнул на Мезецкого, – по одеже да по повадкам – чистый боярин. Выживет, рать приведет нас искать. Найти-то не найдет, но шума наделает. А нам шум не нужен.

– Подожди, – обратился Мезецкий к атаману. – Коли мы утопленниками будем, так это ж грех смертный… Все равно что самоубийство. Не хотите нас убивать, так давай, мы сами друг дружку порешим. А кто жив останется – вы прирежете.

– Ишь, умный какой, – хмыкнул атаман. Немного подумав и покосившись на Павла, сказал: – А что, пусть режут. Все забава…

– Князь Данила Иваныч, ты че удумал-то? – в ужасе спросил молодой. – Как же мы друг дружку резать-то будем?

– А так и будем, – сказал князь, пытаясь подмигнуть Грине. – Ты меня зарежешь, а я – тебя!

– О, да тут цельный князь! – обрадовался атаман. – Князь – жопой в грязь! Нукося, поглядим, как князь-боярин своих верных холопов резать будет. Похлеще скоморохов будет! Свистни-ка ребятушек, пусть потешатся.

– Чего тут забавиться-то? – буркнул Павел. – Ну, не хотят греха, так ладно, так и быть – перережу им глотки. Рассветет скоро, уходить пора…

– Успеем, – махнул рукой атаман, которому загорелось посмотреть.

– Смотри, Онцифир, как бы беды не было, – покачал головой мужик со шрамом, но послушно пошел.

– А может, мы перед смертью спляшем? – поинтересовался князь, глядя на атамана. – Есть у меня плясун – всех за пояс заткнет! Спляшешь, Гриня?

– Да запросто, Данила Иваныч! – весело отозвался десятник. – Чего ж, напоследок-то не сплясать? Дозволишь, Онцифир?

– Чего ж не дозволить? – засмеялся атаман, любовно оглаживая золотую шишечку на рукоятке пистолета. – Только ты нас совсем за дураков держишь? Думаешь, коли мы вам руки развяжем, на волю вырветесь? Попробуй. Далеко не убежишь…

К пленным подошли остальные разбойники, числом десятка два и все с огнестрельным оружием.

– Вон, ребятушки, седня праздник у нас, – весело заявил атаман. – Барахлишком разжились, да еще и цельного князя поймали. А князь-боярин хочет для народа приятное сделать, сплясать напоследок… Разрежьте-ка на князюшке веревку.

Мезецкий, потирая затекшие руки, встал, но, ухватившись за бок, упал на одно колено.

– Хреновый из меня нынче плясун. Вроде ребра поломаны… – сказал князь, морщась от боли.