Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
Шрифт:
Лошадь, вступив в густую рожь, перешла с рыси на шаг и наконец остановилась. Теперь уже можно было разглядеть всадника, который, уцепившись руками в гриву, низко склонился к шее коня.
— Нашенский, слава тебе, Господи! — перекрестилась Настя.
— Наш аль не наш, поглядим… — задумчиво произнес старый Гон, пристально рассматривая незнакомца. — Должно, ранен он.
Осторожно раздвигая руками колосья, старик направился к лошади. Фрол последовал за ним.
— Косы возьмите! — крикнула им Любаша, но мужики даже не обернулись.
— Молодец Сенька, успел перехватить Ластуна! —
Следом потянулись остальные. С любопытством рассматривали загнанную, в хлопьях пены, лошадь и человека, что, прильнув к гриве, полулежал в седле. Жеребец был тоже ранен: в крупе торчала стрела. Как только Фролко и Антипка попытались приблизиться к коню, он встрепенулся и отскочил в сторону. От резкого толчка всадник застонал, руки его разжались, и, не подхвати его мужики, упал бы оземь. Двое держали под уздцы дрожащего жеребца, другие, сняв раненого с седла, бережно уложили его на свежескошенную рожь. Кровь сочилась из-под шлема, запеклась в сетке бармицы, в темно-русых усах и бороде, синий кафтан, надетый на кольчугу, и зеленые сапоги покрылись большими бурыми пятнами.
— Эка ударили его как… Аж шелом треснул, — покачал головой сердобольный Любимко.
— Знать бы кто? — озабоченно наморщил лоб долговязый Вавилка.
— Может, татары? — испуганно оглядываясь, заметил приземистый Гаврилко.
— Человеку помочь надо, — вмешался старый Гон. — Сенька, сбегай за водицей! — наказал он парнишке, который, обхватив за шею ворчащего пса, сидел рядом.
Тот, передав собаку Фролке, бросился к селу.
— Не по душе мне все сие, мужики, — настороженно молвил старик. — Вам, слава Богу, не довелось татарских и литвинских набегов видеть, а мне их не запамятовать. Места тут родючие, но опасные. Надоть баб, детишек и скотину подале в лес увести. И самим туда податься…
Видно было, что старый Гон расстроен, встревожен, челюсти его сухого, с желтизной лица плотно сжаты, глубоко сидящие глаза потемнели от беспокойства.
Мужики, хмурясь, молчали. Фрол подумал: «Обсыплется зерно, пока мы в лесу сидеть будем…» — но сказать об этом не решался. Даже бабы притихли, перестали шептаться.
Набежало облако, повеяло холодком от зашумевшего под порывом ветра леса. Стало пасмурно, неуютно.
Наконец Сенька притащил деревянное ведро, наполненное до краев водой, бабы захлопотали возле раненого.
«Красный какой! — подумалось Любаше, хотя лицо незнакомца, с которого Настя смывала кровь, было скуластым и резким, далеким от красоты. — Может, он и есть мой суженый?.. — замечталась она. — Ишь, дура, чего захотела: девка крестьянская на сына боярского загляделась…» Румянец на ее пухлых щеках поблек, вздохнув, она отвела взгляд от воина.
— Шестопером ударили, — осмотрев разбитый шлем, заключил Фрол.
— Повезло боярину. Чуть ниже — убили б до смерти… — заметил старик.
Незнакомец был жив — сердце его билось, но он не приходил в сознание.
— Может, меду принести? — предложил кто-то. Старик согласно кивнул.
— Я мигом сбегаю, — вызвался Сенька, но Фрол остановил его: — Не надо. Я сам…
Сенька
Тем временем Вавила и Любим вынули из конского крупа стрелу и, расседлав жеребца, стали водить, чтобы дать ему остыть и успокоиться.
«Добрый конь… — думал Вавилка, лаская жеребца рукой и взглядом. — Куды нашим клячам!.. А может, помрет боярин, тогда кому конь достанется? Я свого потерял, выходит, мне!» — подозрительно покосился он на брата. И тут послышался радостный возглас Сеньки:
— Очунял боярин!..
Василько, а это был он, и впрямь пришел в себя. Как в тумане, видел склонившиеся над ним лица людей. Беспокойно приподнялся, но, поняв, что его обступили крестьяне, опустил голову на подстилку из свежескошенной ржи. Взгляд порубежника стал осмыслен и строг. Заплетающимся языком Василько пытался что-то сказать Гонам, но те его не поняли.
— Вишь мается, что-то сказать хочет и не может! — насупил брови старый Гон.
— Язык отобрало у бедолаги, — сочувственно молвил Любим.
— Тут и дивиться нечему, ударили-то его как! — бросил Фрол.
— Нишкни, Фролко! — сердито буркнул старик. — Не то меня тревожит, что ныне не может говорить, отойдет. Ан как бы потом не поздно оно было!
Василько наморщил лоб, промычал что-то невнятное, затем, с трудом подняв руку, показал на лес. Мужики и бабы уставились туда, но ничего не увидели и лишь беспокойно переглянулись. А старый Гон и вовсе разволновался. Широко ступая длинными, негнущимися в коленях ногами, пошел в сторону леса, постоял и неожиданно, круто развернувшись, бегом возвратился.
— А ну, бабы! — закричал он во весь голос. — Собирайте детишек мигом, одежонку какую, да корм и ждите нас у Гаврилкиной избы… Любимко, Фролко, Сенька! — распоряжался старик, словно воевода на ратном поле. — Сгоняйте стадо и подавайтесь в лес. А вы, Антипко и Гаврилко, берите боярина и несите в деревню! Мы с Вавилом берем косы и вилы да следом.
Незнакомец, хоть и не мог говорить, но, видно, все слышал. Приподнявшись на локтях, промычал что-то, одобрительно кивнул головой. Когда Гоны, которым передалась тревога старика, бросились исполнять его наказы, на землистом, сведенном болью лице Василька мелькнула улыбка. Щуря от солнца глаза, он следил за суетой в поле, прислушивался к пронзительным бабьим голосам, детскому плачу, реву скотины.
Вдруг из деревни донесся громкий, яростный лай Ластуна. И тут же истошный женский вопль: «Ааа, нехристи!..» — перекрыл все звуки в поле, гулким эхом отозвался вокруг. Люди, застыв недвижно на месте, стояли будто завороженные, глядя, как из леса с диким воем несутся татары. И только старый Гон бормотал потерянно:
— Опоздали, Господи, опоздали…
Глава 2
Оскаленные морды лошадей, бараньи тулупы, лисьи малахаи, лица с широко раскрытыми, орущими ртами!.. В первый миг Гонам почудилось: нечистая сила вырвалась из черных болот и лесных дебрей и напустилась на них. Мужики и бабы хватались за подвешенные на шнурках нательные крестики из серого шифера, крестились истово, самозабвенно шептали: