Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
Шрифт:
— Не в наш род ты удался, Володимир!
Тот лишь сердито сверкнул на брата глазами и, чеканя каждое слово, произнес:
— За свою жизнь не опасаюсь. Ежели и погибну, некому по мне горевать, нет у меня ни жены, ни чад. В битвах, что сражался, не из последних был. Только присказку никогда не забываю: «Плетью обуха не перешибешь». Потому и говорю: не управиться нам одним с ордынцами!.. — заключил он, тяжело опускаясь на лавку.
В светлице снова воцарилась гнетущая тишина. Но ненадолго.
— Видит Господь: верно молвит брат твой, светлый княже, — послышался звучный бас игумена Никона. — Молод Володимир,
Большинство бояр и воевод поддержало Владимира и игумена. Но это не облагоразумило Тарусского, он продолжал настаивать на своем.
— Князь я ваш или нет?! — грозно возгласил он и, отметая все возражения, сказал: — В чистом поле будем с крымцами биться. Коль не сможем землю свою от врагов отстоять, то не жить нам на ней! Наказываю воинство поднимать, завтра выступаем!
Часть вторая
ЗА ОТЧИЗНУ
Глава 1
Лето шло к концу. Тяжелыми колосьями налилась в поле рожь. На огороде краснела ботва свеклы, тускло-зеленым поблескивали шары капусты. Гоны выходили в поле спозаранку и работали дотемна. Радовались переселенцы — будет чем наполнить закрома. Жизнь на новом месте понемногу стала налаживаться: срубили избы, построили сараи, хоть временами и было голодно, но, увы, так уж водится в крестьянском житье-бытье. У жены Антипки Степаниды родился мальчик, его назвали Егорушкой в память о дяде, что, спасаясь от княжьей расправы, пропал много лет назад. А Любаша вовсе заневестилась — налилась, похорошела, только голубые с зеленым ободком глаза ее слишком уж часто грустинкой стали заволакиваться. Скучно без подружек, без дружка суженого…
«В самую пору девку замуж выдавать, — не раз неспокойно думалось старому Гону. — Уродило щедро — будет что к приданому добавить. Да вот за кого?..»
Как-то старик поделился об этом с младшим сыном Фролом. Они шли с косами на плечах по мокрому от ночной росы полю. Солнце уже взошло, но густой туман не рассеивался. В своих длинных белых рубахах они, казалось, плыли в серо-белесой мгле, окутывающей землю. Фрол замедлил шаги, повернув к отцу пригожее русобородое лицо, ухмыльнулся.
— Эко дело, в девках не останется, — беззаботно ответил он. — Соберем хлеб, осмотримся. Не одни же мы тут. Мыслю, поблизости не только волки водятся. Да и на будущий год не опоздает, ей ведь семнадцати нетути.
— Не то скипится, не то рассыплется! — недовольно буркнул старик, который не любил неопределенности; всю остальную дорогу прошагали молча. Так и дошли до своей межи старый Гон и Фрол, вели хозяйство сообща. Туман поредел, стал подниматься кверху. В поле завиднелись фигуры мужиков и баб. Слышались людские голоса, щебетание птиц из леса.
— Пора и нам, все косят уже, — пробуя пальцем, хорошо ли заточена коса, нарушил
— А твои где? — захватив в руку несколько колосков ржи, строго спросил отец.
— Настя Ивасика кормит, вместе с Сенькой сейчас идут.
— Так нельзя, Фролко. Надоть раньше выходить в поле. Ныне каждый час дорог, осыплется зерно — наплачемся.
— Видишь, тятя, говорил я, что не можно ждать Ильина дня, тут це Таруса. Так все за грех мои слова посчитали. А ведь истинно надо было за неделю до него начать. Не гнали бы теперь душу! — нахмурился Фрол и, широко размахивая косой, пошел по меже.
— Надоть, надоть… — пробурчал под нос старый Гон. — Надоть так, как деды делали! — добавил он уже громко и зашагал следом.
— А вона и наши бегут, — заметив Сеньку и Любашу, подмигнул отцу Фрол.
— Не дюже бегут…
«Злющ стал, не подступишься. То не так, се не так. Ворчит весь час…» — сердито повел плечами сын.
Запыхавшись, прибежала и Настя с Ивасиком на руках. На загорелом лице карие глаза блестят. Улыбнулась мужу, бросила настороженный взгляд на свекра. Схватив деревянные грабли, стала быстро сгребать скошенную рожь. Сенька и Любаша вязали снопы.
«Не баба — молонья! — невольно любуясь шустрой снохой, думал старый Гон. — Пока Любка раз обернется, она три. Повезло Фролке…»
У старика даже от сердца отлегло. Но ненадолго. Последнее время он был неспокоен. Уж очень ладно складывалась жизнь Гонов на новом месте. Хороший урожай, согласие между детьми, покой, ни тебе тиунов, ни сборщиков. За свою долгую жизнь старый Гон давно разуверился в том, что благополучие может продолжаться долго. Лезли в голову недобрые мысли, сколько ни обращался за милостью к Богу, покоя не находил.
Но Фролу было невдомек, что за тревога на душе у скрытного старика. Молодому мужику было радостно, перехватив одобрительный взгляд, брошенный отцом на жену, не без гордости думал:
«До чего ж ладна моя Настя — даже тятя помягчал, на нее глядя!»
За работой незаметно летело время. День выдался солнечный, жаркий. Пот заливал глаза, рубахи мужиков и баб мокрые, хоть выжми. Но старый Гон не бросал косу, а по его примеру — остальные.
— Сенька, ты что, уснул? — нетерпеливо окликнула брата Настя, она подавала парнишке охапку ржи.
Сенька, выпрямившись во весь рост, не отвечая, смотрел в сторону леса.
— Конный сюды скачет! — вдруг закричал он. От волнения его ломкий голос сорвался, прозвучал звонко, пронзительно, на все поле. Мужики и бабы перестали работать. Все уставились на всадника. За этот год переселенцы отвыкли от чужих, появление какого-то конника обеспокоило их. Сбившись кучками на межах, они в растерянности следили за ним, не зная, что делать: то ли убегать, то ли ждать, когда тот приблизится?..
Первым опомнился старый Гон.
— Окромя него, не видать больше конных, Сенька? А ну, присмотрись получше!
Отрок несколько раз повернулся во все стороны, облегченно выдохнул: — Один! — И вдруг, спрыгнув на землю, побежал навстречу конному.
— Куда ты, дурень? — испуганно закричала Настя, но Сенька уже мчался по скошенному полю: заметил, что всадник не управляет лошадью, а из деревни с громким лаем несется спущенная кем-то собака. «С конным неладное… А Ластун — зверище, как бы беды не натворил», — думал он, направляясь огромными прыжками наперерез псу.