Лик Архистратига

Холин Александр Васильевич

— Варги! Варги! — снова закричали монахи.

— Чего это они? — не понял Герман.

— Остальные, прибывшие с тобой, тоже должны пройти мистерию посвящения, ответил настоятель. — Но тебе лучше всего отдохнуть, потому что праздник огня отнимает много сил. 

Глава 8

Иван Кузьмич, бывший офицер бывшей Советской Армии, не верил ни в Бога, ни в дьявола. А верил он в приказы, в субординацию и уставную дисциплину. А как же в это не верить, ведь в давние времена сам Благоверный князь Александр Невский ввёл в войске обязательные уставные отношения, что неизменно помогло поколотить и шведа, и немчуру, да и сам Батый

выказал русскому царю благоволение. А вспомнить хотя бы Суворова? Если бы не войсковая дисциплина, вовек бы русским через Альпы не перебраться. Но как сам фельдмаршал относился в походах к солдатам? «Орлы! Гвардейцы! Братья!», — любил обращаться к солдатам Александр Васильевич. И каждый солдат лично чувствовал себя братом Суворова. За такого командира и жизнь отдать не жалко.

В Советской Армии тоже внимание дисциплине уделяли, однако, незадолго перед отставкой Ивана Кузьмича в армии разброд начался. А всё оттого, что в уставные отношения проникли тюремные понятия, началось дедовство, салажничество и всё такое прочее. Как же в вонючем советском болоте дисциплине ужиться? Вот и скончалась она безвременно, утонула в беспросветной трясине. Остались ещё, конечно, хорошие командиры, именно на них Россия до сих пор и держится.

Ведь русскому мужику что надо? Обязательно кнут и пряник. Ну, пряник, положим, не обязательно, а вот без кнута жить шельмец не может. Житуха по понятиям — это тоже своего рода дисциплина, но очень уж анархичная. Где анархия, там сразу же хаос, за которым никогда победы не предвидится. Так жить могут только государственные думаки, занимающиеся прямо перед кинокамерами дешёвыми кулачными боями. Каждому из них великих побед хочется. А какой же ты мужик без победы? Срамота одна. Но за возрождающейся дисциплиной всё-таки возрождалась и армия. А как же иначе?

Выйдя в отставку, Иван Кузьмич ничуть не изменился: не записывался в отставные поэты или же в прозаические мемуаристы, как многие из его бывших сослуживцев. Мемуары-то — они легшее поэзии будут, но тоже относятся ко всяким там идеалистическим дисциплинам. А какая может быть дисциплина или порядок в мистике-идеалистике? Сплошной бардак, хаос то есть, анархия и никакой мистики не должно присутствовать ни в одной прозаической строчке, а тем более поэзии — в этом Иван Кузьмич был досконально уверен.

Поскольку ни в одном человеческом поступке не должно никогда присутствовать неразрешимых, туманных, а, тем более, несуществующих проблем, он всю жизнь особое внимание уделял реальной реализации задуманного и запланированного. Всякий, кому положено, должен делать только то, что положено и куда положено. Без соблюдения этих правил, вся дисциплинарная жизнь никуда не сгодится, а это непорядок.

Поэтому когда ему предложили в знак уважения, а, также учитывая многолетнюю безупречную службу, место заведующего в гохрановском кремлёвском запаснике, он принял это как должное, даже заслуженное. Служба, прямо скажем, не военного образца, но всё-таки настоящее дисциплинарное и с любой стороны просвечиваемое дело.

Гохран, конечно, Гохраном, только среди архитектурных небылиц столичной древности тоже порядок навести не мешает, потому, как воинский порядок никому ещё не мешал, историей проверено. Правда, на вверенном Ивану Кузьмичу объекте с дисциплиной пока плохо получалось. А всё из-за того, что постоянно приходилось дело иметь со всякими там искусствоведами да реставраторами.

Творческие личности — это такой народ, который и гроша ломанного не поставит за победу воинской дисциплины, хотя все настоящие и будущие историки не хуже его, Ивана Кузьмича, знают, что историческая наука испокон веку держалась и держится на военных.

Никому в мире неизвестно

как мозги у этих гуманитариев развиваются! В хаосе каком-то, то есть в непорядке. Но своей воспитанной годами верой в дисциплину Иван Кузьмич сумел за короткое время завоевать к себе уважение даже среди околонаучного люда. Ведь из хаоса ничего, в сущности, толкового получиться не может, даже революции.

Вот и сейчас затеяли тут бучу «художники» из-за какой-то ритуальной маски.

Приплели к делу такую мистическую несуразицу, что просто диву даёшься! А ведь верят, искренне верят в то, чего нет, не было и быть не может потому, что не может быть! Но для любой несусветной идеалистической несуразицы важно шум поднять, да посильнее, чтобы внимание обратили. Потом покричать, чтоб услышали аж на другом конце земли. А если не услышат где-нибудь, то в грудь себя кулаком постучать для наглядности: вот, мол, я какой импозантный и авантажный! Трепещите все, а то мне одному надоело! Поэтому идеалисты и мистики черпают воду решетом почём зря. Нет. Надо среди них срочно порядок наводить, на то он и порядок.

Вспоминал Иван Кузьмич о художниках-реставраторах не случайно, поскольку шествовал в это время своим строевым и уставным шагом в один из подземных казематов хранилища, где почивала на отдельном стеллаже вызвавшая публичные споры древность. Заведующий не придавал большого значения состоящей на учёте в Гохране ритуальной безделушке. Мало ли придумывали раньше шаманы приколов для одурачивания верующих. Такие выходки мистических мистификаторов давно известны.

Проходя мимо реставрационной мастерской, Иван Кузьмич твёрдой начальственной рукой пару раз стукнул в дверь и, не сбавляя хромового, начищенного свежим гуталином шага, проследовал дальше под мерцающими неоновыми световыми сгустками. Световое мерцание — оно, конечно, оригинально, но не в рабочем же коридоре! Непорядок. Надо с электриком разбор устроить.

А мерцающие неоновые огни всё же изыскано отражались в надраенных до помрачения хромачах. Поэтому Иван Кузьмич немного успокоился и задумался: не из-за того ли гохрановские художники сначала недолюбливали своего нового начальника, что постоянно видели его только в сапогах, пусть хромовых, но всё же армейских? Недаром же по всему управлению прокатился слушок, будто начальник в какие-нибудь Сочи или любезный для него Крым ездит во френче и хромовых сапогах и там, на пляже, сапог никогда не снимает. Более того, кое-кто осмелился пустить ещё один слушок, что Иван Кузьмич не снимает сапог даже в бане!

Ну, здесь изобретательные художники всё же перегнули палочку, однако заведующий Гохраном действительно другой обуви, кроме сапог, не признавал. И другой одежды, кроме суконного или же габардинового мундира. Что поделать, привычка — тоже выглядит характером человека. Во всяком случае, это был порядок, от которого отступать глупо, да и не те года уже.

По шуму хлопнувшей двери, по торопливому топоту башмаков за спиной Иван Кузьмич понял, расчёт оказался верен: два художника-реставратора сейчас догонят его, и будут усердно сопровождать начальника в двух-трёх шагах сзади, делясь по пути своими творческими соображениями, причём, обязательно перебивая друг друга.

Он представил обоих, прихрамывающих от усердия сзади за начальством, в застёгиваемых на ходу заляпанных краской рабочих халатах, накинутых на чуть ли не одинаковые ковбойки. Зато у обоих обычно играла на физиономиях решимость немедленно рассказать начальнику, что не в одной только дисциплине показательные дела творческих личностей, что они-де тоже иногда правыми бывают без дисциплинарных уставов. И оба обязательно захотят показать с артистическим пересказом, где зимуют перелётные раки.

— Иван Кузьмич!