Лик Архистратига
Шрифт:
В обеденном зале народу прибавилось, поскольку многие так же решили, что на пустое брюхо не хватит духа. Каждый угощался, как мог. Здесь же среди заглядывающих в рот почитателей восседал сам хозяин уже где-то окунувшийся и завёрнутый в широкую полотняную простыню, словно римский сенатор в тогу.
За столом ему прислуживал тот же халдей Абрашка, а лодочник пристроился с другой стороны и нашёптывал в ухо Алексею Николаевичу что-то очень уж занимательное, поскольку тот, ещё не прожевав очередной кусок, начинал утробно гоготать. В унисон шефу пытались выражать веселье остальные гулящие, толком не знающие, надо ли смеяться.
— …вот она и просит, — голос лодочника стал
— Ну, где ж она, твоя доченька? — пророкотал хозяин. — Так и быть, тащи её сюда, распишусь.
Лодочник с радостью кинулся звать напросившуюся в гости дочку, желающую получить книжку с автографом писателя прямо из его рук, а ту и аукать было не надобно. Девушка ждала близко за одной из многочисленных дубовых дверей ведущих в предбанник. Вероятно, она давно уже просила отца показать её хозяину, ведь именно таким способом можно начать свою жизненную карьеру. Может, так оно и было, только девушке о карьере думать ещё рано.
Явившись «пред светлые очи», она на минутку задержалась на пороге, что позволило почти всем присутствующим оценить бесстрашную молодуху. Та одета была в простенькое ситцевое платьице — синий горошек по белому полю, но её фигура светилась такой пышущей энергией, что все пьяные, полупьяные и даже выпившие совсем чуть-чуть уставились на неё, как на явление потустороннего Зазеркалья.
Во всяком случае, уставиться было на что: молодая девчушка ещё носившая косички уже обладала формами взрослой девушки. Даже на ногах, сверкающих аппетитной, совсем не целлюлитной кожей, сбитые коленки не производили отвратного впечатления. Наоборот, это казалось определённым дополнением шарма. Но самое приглядное место после крутых крепких бёдер занимала, конечно, тугая грудь девушки, старающаяся порвать туго обтягивающий её тонкий ситец. Тем более, что девчушка пока не знала, что такое лифчик и соски грудей призывали, пусть не сразу наброситься на них, то хоть ущипнуть, если получится.
Может, это было близко к истине, потому как многим гостям, особенно с перепою, стало действительно ясно, что девичья грудь через секунду… или две может разорвать хлипкие пуговички платья и разнузданно обнажиться ко всеобщей радости окружающих.
На весело и смущённо улыбающемся личике ни единой морщинки, а лёгкие веснушки, подкрашенные к тому же настоящим румянцем, просто умиляли. В общем, это была вовсе не девочка-доченька, какой представил её заочно лодочник, а очень даже аппетитная тёлочка и не каждому по зубам. Она подплыла к хозяину, тоже сидящему с отвалившейся челюстью, так и не донёсшего до зубов очередного куска аппетитного волжского угря, сдобренного в чесночно-каштановом соусе. Подплыв к писателю на довольно близкое расстояние, девчушка протянула ему книжку, которую держала в правой руке.
Почувствовав к себе всеобщее внимание, молодуха ещё больше покраснела, что вызвало у хозяина утробный настоящий звериный рык, будто в следующую секунду тот готов был отбросить недоеденного угря и вцепиться хищными зубами в пришедшее своим ходом тело девичье.
— Товарищ Алексей Николаевич! — торжественно начала красавица. — Мы с девочками зачитываемся в школе вашими книгами, нам очень нравится знакомиться с теми мыслями, которыми вы делитесь с нами. Вы действительно наш настоящий великий русский, великий советский писатель, равного которому нет и не может быть во всём мире. Я буду очень вам обязана, если вы сделаете мне дарственную надпись на память в своей книге.
— Ага, будешь обязана, обязательно будешь, — кивнул пришедший в себя писатель. —
Он протянул руку за принесённым девушкой томиком и ухватил не протянутую ему книгу, а запястье тонкой девичьей руки. Хозяин мигом притянул девушку к себе поближе, заглянул в глаза.
— Ого! А глазёнки-то у нас какие! Красота! — дохнул он свеженьким перегаром. — Ты почему раньше никогда не приходила?
Потом, икнув и сплюнув в сторону застрявший меж зубов кусочек мяса, он обнял девушку одной рукой, а второй полез под ситцевое платье в синий горошек. Та сначала не поняла, да и ощущениям своим боялась поверить, однако мощная писательская лапа забралась уже далеко под подол и девушка взвизгнула. Тут же к ним подскочил её папашка, сбивчиво и непонятливо стараясь что-то объяснить неадекватно ведущему себя писателю.
— Алексей… хм… Николаевич! Вы неправильно поняли! Я ведь… она ведь… я же говорил, она действительно девушка! Нельзя же так!
— Что?! — стеклянные глаза писателя приняли квадратуру круга. — Целка?!
Он несколько мгновений в оцепенении переваривал эту новость. Но стоило девушке чуть зашевелиться и хозяин снова пришёл в себя, притянул её опять, сжал мощной лапой.
— Ты кого ко мне привёл?! — заорал он на лодочника. — А что твой отец, — спросил он девушку уже более спокойно, — твой отец ничего не говорил о дефлорации?
Девушку явно прохватил истерический озноб, и щёки мертвенно побледнели. Она, всё ещё надеясь на что-то хорошее, озабоченно скрестила руки на груди, но внятно ответить ничего не смогла, только беззвучно покачала головой.
— Ага, — констатировал писатель, не выпуская девушки из лап. — Ты даже не удосужился рассказать дочери о дефлорации, кретин! Ведь сама Инесса Арманд, первая леди советского королевства, объявила: Долой стыд! Попробуй сказать, что не слыхал!
— Но ведь первая леди — это Надежда Константиновна, разве не так? — попытался перевести разговор на другую тему лодочник.
— Она только третья или даже вообще никакая, — заорал хозяин. — А вот ты, чтобы не проявлял больше никакой антисоветчины, сам доченьку сделаешь женщиной. Нечего ей носить в себе пережиток прошлого! Ты трахнешь её прямо сейчас и прямо здесь при нас! А мы посмотрим и поможем дельным советом.
Лодочник стоял рядом, то краснея, то, бледнея, но не смея возразить ни слова. Казалось, что желает хозяин, — то здесь непреложный закон и никакому обжалованию не подлежит.
— Но-но, — прикрикнул Алексей Николаевич, потому как девушка, интуитивно почувствовав беду, заверещала и попыталась вырваться. — Ты, детка, не дёргайся. Как сказал, так и будет. И нам радость, и тебе блаженный кайф! Тоже мне, Клара Целкин! Сама потом благодарить будешь.
С этими словами он снова попытался лапать попавшуюся к нему в паутину муху, повозился немного, несмотря на вопли девушки, порвал на груди платье, больно оттолкнул в сторону кинувшегося спасать девочку лодочника и махнул рукой.
— Я тебе сказал, сделаешь дефлорацию доченьке, как любящий папочка! — снова заорал хозяин на поднявшегося с полу лодочника. — Сделаешь сам, если не хочешь, чтобы я доченьку твою по кругу пустил! И хватит перепираться! Приступай! А мы посмотрим!
Зал возбуждённо загудел. Некоторые всё же просто кивали головами или улыбались, предвкушая зрелище не для слабонервных. Видимо подобное представление для здешней публики было не впервой. Иван Кузьмич и раньше слыхал о таких широких загулах, да всё думал, что такого не может быть, потому что быть не может! Происходящее произвело на него такой психологический шок, что Окурок снова как на причале, стоял в сторонке, охваченный мандражем.