Лик Победы
Шрифт:
Коридоры были пусты, так пусты, что казались призрачными. Огонек в руках Альбина бился, словно бабочка, – дуло изо всех щелей. Дядюшка молчал, Робер тоже. Он пытался думать о чем угодно, но не о Жозине и не о том, что сейчас окажется на темной дороге. Один.
Эгмонт Окделл как-то признался, что бьется, как заяц в силках, с каждым рывком затягивая петли все сильнее. Эгмонт, отец, Жозина теперь свободны. Неужели вырваться из сплетенных гонором предков сетей можно только в Закат?
– Осторожно, здесь ступенька!
Можно
Винная галерея закончилась низкой сводчатой дверцей. Раньше она не запиралась, раньше сыновья маркиза Эр-При играли здесь в осаду Ноймаринен. Мишель всегда был маршалом Рене, а они с Сержем бросали жребий. Кто-то становился генералом Ариго, кто-то – предателем Пеллотом, которого ловили и вешали… Между прочим, совершенно правильно!
Альбин вставил в замочную скважину ключ, противно скрипнули несмазанные петли. Старая часть дворца встретила тишиной и нещадно дымившими каминами. Беличьи ушки валят с ног не хуже пули, похоже, в Эпинэ не спят лишь они с Альбином да бдящие [79] над гробом Жозины… Мать семь лет прожила с чужими, чужие провожают ее в Рассвет, а последний уцелевший сын удирает из родимого дома, как заяц.
79
Бдящие – наемные чтецы, проводящие четыре ночи над гробом умершего, если родные по каким-то причинам не могут отдать последний долг.
Разрубленный Змей, неужели он никогда не станет хозяином своей судьбы?! Есть же на свете счастливцы, которые спорят с ветром. И побеждают. А его опять подхватило и несет, как осенний лист, который не нужен ни себе самому, ни стряхнувшему мертвый груз дереву.
Герцог Эпинэ шел знакомой анфиладой и чувствовал себя чужаком. Даже не чужаком – призраком, вернувшимся из преисподней в родной дом и не нашедшим ничего, кроме равнодушных камней и старых доспехов. Оружейная, Алая гостиная, портретная галерея… Двери в бальный зал заперты, последний раз их отпирали незадолго до восстания Эгмонта – праздновали помолвку Арсена с Леоной Салина.
Арсен волновался, а невеста смеялась, и в ее черных волосах алели живые цветы. Как у крестьянки! Дед, когда увидел, взбеленился, а к вечеру вовсю ухаживал за марикьяркой. Леоне было позволено все: она могла спать до полудня, брать из конюшни любых лошадей, не носить корсета. Салина прогостили в Эпинэ два месяца, и как же все тогда были счастливы. Свадьбу назначили на день святого Армана, гости уехали, а через неделю примчался гонец из Надора…
Леона пятый год замужем за наследником Ноймаринен. Герцогскую корону марикьярка получит, а что до счастья, кто там разберет… Лэйе Абвениэ,
Южная лестница. Кто-то снял со стен старинное оружие и развесил старые охотничьи трофеи. Зачем? Альбин прижал палец к губам, открыл дверь, выглянул на улицу, успокоительно закивал. Теперь Робер не сомневался – ему намеренно дают уйти. Ойген Райнштайнер не из тех, кто забывает выставить караулы. Если их нет, значит, так надо.
Резкий ветер, россыпь звезд, огромная злая луна. Жаль, он не волк, не может взвыть в голос. По матери, по братьям, по себе самому…
– Она в часовне?
– Кто? – дядюшка вздрогнул. – А… да-да, конечно… Не сомневайся, Амалия сделает все как надо.
Робер не сомневался. Амалия Колиньяр похоронит вдовствующую маркизу Эр-При со всеми почестями. И останется единоличной хозяйкой замка и титула. Не то чтобы Иноходец цеплялся за старые камни, но Амалия и Альбин не подходят Эпинэ, как не подошел бы Дракко какой-нибудь толстый лавочник.
– Я хочу проститься с матерью.
– Милый Робер, – завел свою песню Альбин, – это невозможно… Там бдящие… Они не должны тебя видеть…
Что самое мерзкое, он прав. Родичи и Ойген рискуют головой, не нужно их подводить, да и Жозина… Она бы велела ему ехать.
Робер, ничего не говоря, свернул к конюшне. Пустой двор был еще гаже пустых коридоров. Да, дружок, прихватило тебя, если тебе проще отправиться в Багерлее, чем проехать ночью с десяток хорн.
– Конюхи спят, – сообщил Альбин.
– Я еще не разучился седлать коней, дядюшка.
– Я и не сомневался. Ты всегда был прекрасным наездником.
Так же как отец, дядя, братья. Про Эпинэ говорили, что они знают «лошадиное слово», а вот человеческое забыли.
Повелитель Молний шагнул в теплый полумрак. Вот бы никуда не ехать, налакаться беличьих ушек, завернуться в плащ, упасть рядом с Дракко, уснуть и не просыпаться.
Полумориск был в порядке. Драгуны заявились за государственным преступником, но грабить замок им не приказывали. Еще бы, ведь Эпинэ принадлежит Талигу! Иноходец понимал, что несправедлив к Ойгену. Каким бы бергер ни был, он служил честно, и все равно было муторно. Беглый герцог молча взял седло и вошел в денник, Дракко радостно заржал. Какой мерзавец записал лошадей в домашнюю скотину? Они куда лучше людей!
– У тебя очень приметный конь, – засуетился Альбин, – очень! Возьми другого. Вереск очень хорош…
Может, и хорош, но Дракко он не бросит. Он и так бросал слишком многих. Думал – на время, оказалось, навсегда.
– Благодарю, дядюшка, Дракко – мой друг.
– Ну, тебе видней.
Альбин всю жизнь просидел под юбкой у жены, он не терял ни коней, ни друзей, да и были ли у него друзья? Кто-то сказал, что лучше не иметь друзей, чем видеть, как они превращаются во врагов или покойников. Дурак! Причем несчастный дурак…
Робер кончил седлать Дракко и вывел из денника. Конь готов, дело за всадником. Плащ, перчатки, шляпа, шпага, кинжал, пара пистолетов, кошелек с золотом… Все на месте! То ли Амалия, то ли Альбин не забыли ничего. Можно подумать, только тем и занимались, что устраивали побеги.