Ликвидация

Бондаренко Вячеслав Васильевич

— Антонина Петровна, прекратите, в конце концов, это хулиганство! — верещал Шумяцкий, пытаясь выхватить бумаги из-под каблучков. — Это неприлично, в конце концов! Я вам скажу, у вас задирается юбка!

— Тоня, ты же женщина! — трагически поддакнула пожилая вахтерша.

В ответ артистка Одесской областной филармонии Тоня Царько начала выбивать на столешнице уже совершенно матросскую дробь. Каблуки раздирали бумаги в клочья.

— Вы топчете важные документы! — взвыл администратор, хватаясь за голову. —

Мама дорогая!..

Увидев замершего в дверях Кречетова, Шумяцкий обрадованно кинулся к нему:

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Виталий Егорович! Ну, вы уже видите? Вот такое происходит! Средь бела дня… Антонина Петровна, — злорадно обернулся он к певице, — за вами уже пришли!

Кречетов с улыбкой поклонился Тоне. Она, прервав танец, сделала кокетливый книксен.

— Товарищ Шумяцкий, у вас репетиция?

— Помилуй боже! — воздел руки к потолку администратор. — Я — и репетиция!.. Я и головная боль — это таки да, это чистейшая правда…

— А что, собственно, произошло? — поинтересовался майор у Тони.

— Они мне не платят! — заявила певица, воинственно упирая руки в боки.

— Почему? По-моему, прекрасный голос…

— Меня уволили вместе с голосом! — запальчиво продолжала Тоня. — Выкинули из театра!

— Но вы же здесь! — рассмеялся Кречетов.

— И буду здесь!.. — воинственно топнула каблучком певица. — Пока он не заплатит!

Воспользовавшись паузой, один из служителей вцепился в подол пышной Тониной юбки и потянул ее вниз. Отбившись от него веером, актриса снова грянула чечетку.

— Антонина Петровна, вы уже издеваетесь не надо мной, а таки над органами правопорядка! — тяжело вздохнул Шумяцкий.

Кречетов подошел к столу, протянул Тоне руку и тут же получил по ней веером.

— Товарищ Шумяцкий сейчас вам заплатит, — произнес майор, глядя на актрису снизу вверх. — Слезайте.

— Пусть сюда несут деньги! — заявила с высоты Тоня.

Кречетов обернулся к Шумяцкому, придав лицу недоуменно-холодное выражение. Он знал, что такой вид начальства оказывает верное воздействие на подчиненных. Подействовало и на этот раз. Хотя Шумяцкий никоим образом не был подотчетен перед военной прокуратурой округа…

Пока сильно уменьшившийся в размерах администратор, горестно сопя себе под нос, гремел ключами сейфа и трагическим шепотом отсчитывал деньги, Кречетов вновь повернулся к Тоне, не спешившей слезать со стола.

— А за что же вас уволили, Антонина Петровна?

— А вот за эту песню!

— Представляете, она ее на концертах поет, — понизив голос, встрял Шумяцкий. По всему было видно, что он страшно не хочет расставаться с потрепанной пачкой червонцев. — Позавчера выезжали на шефский концерт в рыболовецкий совхоз под Ильичевкой — спела!.. Просто уму непостижимо…

— А что ж в этом плохого? — удивился Кречетов. — Красивая песня…

—

Да вы что?! — возмущенно замахал пачкой денег Шумяцкий. — Это же песня женщины за два, простите, сольди! За два гроша! Буржуазное, с позволения сказать, псевдоискусство…

— Нич-чего подобного, — властно перебил Кречетов. — Это песня… м-м… итальянских партизан. Доблестных борцов с режимом Муссолини. В ней поется… — он повернулся к Тоне и едва заметно подмигнул ей, — в ней поется о девушке-связной. Два сольди — это пароль… Вот, и потом эта девушка героически гибнет в бою под Генуей… Так что вполне себе патриотическая песня. Еще споете нам, Тоня?

— Буду я еще надрываться, — пренебрежительно фыркнула артистка.

Кречетов и Шумяцкий одновременно протянули ей руки, но она ловко спрыгнула на пол без посторонней помощи, небрежно приняла у администратора пачку купюр, не считая, запихнула в сумочку и пошла к двери, независимо стуча каблучками.

— Антонина Петровна, а расписочку? — подал голос Шумяцкий. — Это ж деньги!..

В открытую дверь из коридора влетел веер и шлепнулся у ног администратора. Тот растерянно поднял его.

Кречетов весело рассмеялся. Похоже, что он не зря побывал сегодня в опере. Совсем не зря.

Поднявшись по лестнице, Гоцман долго не решался постучать. Тяжело было заходить сюда, но…

Нора открыла быстро, словно ждала. В ее руке дрожала оплывшая свеча.

— А мне сказали, шо вам дали электричество, — неловко произнес Давид.

Он пошарил по драным обоям, щелкнул выключателем. Ярко вспыхнула стосвечовка под потолком. Гоцман увидел лицо Норы — с тенями под глазами, горестными морщинками в углах рта, опухшее от слез.

— Выключите, пожалуйста… Я отвыкла от яркого света.

Проклиная себя, Гоцман поспешно погасил свет.

— Вы не пришли на похороны, — произнес он, проходя за Норой на кухню. — И на поминках вас не было… Я думал, шо-то случилось.

— Я стояла за оградой, — тихим, ускользающим голосом пояснила женщина. — Не знала, что у Фимы столько друзей.

— Если бы не война, их было бы гораздо больше… Они замолчали. Нора молча набрала воды в чайник, зажгла примус.

— Нора… Я ничего за вас не знаю… Фима не рассказывал…

В глазах Норы промелькнул секундный испуг:

— Лучше вы расскажите о себе… Кем были ваши родители?

Гоцман смущенно усмехнулся, пожал плечами. Присел на чемодан, но тут же испуганно вскочил, нашарил под столом колченогую табуретку и не без опаски перебрался на нее.

— Ничего особенного… Батя в порту бочки катал. Смешно, правда, — еврей-грузчик?.. Он сам смеялся с этого. Говорил, шо никакой еврей, кроме него, на такую работу не мог бы поступить… Во-от. Потом, в империалистическую, воевал, закончил школу прапорщиков… Ну а в Гражданскую был в Красной армии, конечно.