Лили.Посвящение в женщину
Шрифт:
— Погодите маленько, ваше превосходительство! Я сейчас провожу вас, — запричитала она и, быстро поставив самовар прямо на грязный пол, повела Рогожина по коридору. — Вы кого изволите разыскивать? — вкрадчиво интересовалась по дороге горничная. — Ежели Ивана Ильича, так они еще спят.
— Я разбужу его, — сказал Рогожин. Откуда-то неслись бешеные звуки разыгрываемых на рояли экзерсисов, где-то надоедливо пиликала скрипка, а из одной полуотворенной двери сиплый голос упорно звал какого-то Егора.
В конце коридора горничная остановилась и молча указала на дверь, на которой
В первой половине с одним окном, выходящим на узкий и грязный двор, стояли крошечный пузатый комодик, ободранный диван, два кресла и перед ними полукруглый стол, покрытый бумажной скатертью неопределенного цвета. На столе красовались недопитая бутылка дешевой водки и тарелка с недоеденной котлетой и сморщенным соленым огурцом.
Из-за перегородки доносился умеренный и протяжный храп.
L
Прислушиваясь к этому храпу, Рогожин заглянул за перегородку и увидел спавшего полураздетым на неоправленной постели своего брата Ивана.
Странное чувство охватило его. Уже несколько лет он не видел брата и почему-то представлял его совершенно другим.
Лицо брата со скорбным и задумчивым выражением показалось Рогожину более симпатичным, чем рисовал он его в своем воображении.
Лицо это напоминало ему покойную мать, всегда задумчивую, безответную женщину, подавленную и приниженную отцом.
— Иван! — тихо и несмело позвал Рогожин и слегка тронул за плечо спавшего брата. — Да проснись же, Ваня.
— Мм!.. — промычал тот, вдруг открыв большие изумленные глаза и с недоумением и страхом поглядел в лицо Рогожину. Затем быстро вскочил с постели и дрожащей рукой начал застегивать ворот рубашки. — Виноват! Заспался!.. Вчера выпил лишнее и заспался!.. — растерянно бормотал он, словно перед ним был не родной человек, а полицейский начальник.
— Я к тебе по делу! — мягко пояснил Рогожин.
— Что ж, очень рад-с… Весьма рад-с вашему визиту, Павел Ильич! — официально отвечал брату Иван, поспешно надевая сапоги и натягивая на плечи затасканный пиджак. Его гардероб скорее подошел бы какому-нибудь заводскому рабочему, чем дворянину. — Я вот сейчас только умоюсь малость и, значит, к вашим услугам, Павел Ильич! — продолжал он. — Вы уж извините, что у меня тут грязь и беспорядок. После ваших хором вроде как хлев или собачья конура… Но, что делать?.. Не протестую и не ропщу!.. Может быть, вы правы, уже давно признав меня за безнадежно опустившегося и погибшего человека! В иные минуты я и сам сознаю себя таким. Впрочем, я доволен и, повторяю, не протестую и не ропщу! Вы благородно даете по сто рублей, и с меня достаточно!.. Даже более, чем достаточно, ибо благодаря этим деньгам я могу поддерживать свое никчемное существование.
Говоря это, Иван Ильич плескался у рукомойника и утирал лицо затасканным полотенцем, похожим на тряпку. Он суетливо и нервно двигался, приводя в порядок свой туалет и физиономию, и временами искоса, с опаской и недоумением
Солидная фигура брата в дорогом пальто, приятно пахнущая французским одеколоном, крайне нелепо смотрелась в убогих декорациях дешевого номера.
Между тем Иван немного прибрался в своем жилище и, вызвав горничную, велел ей подавать самовар.
— Как это вы решили вспомнить о моем нелепом существовании, Павел Ильич? — обратился он к брату после ухода горничной. — Сколько лет, можно сказать, в глаза не видались, и вдруг, на-поди, пожаловал в мою конуру!.. Любопытно знать, какое такое дело привело тебя сюда?..
— Для начала прекрати меня называть по отчеству, я тебе не начальник, — проникновенно попросил Павел Рогожин. — А что касается цели моего визита, то изволь: я дерусь на дуэли и пришел по-родственному просить тебя быть моим секундантом!
Иван Ильич ахнул и развел руками.
— Вот так история!.. — озадаченно протянул он и испуганно осведомился: — А коли пуля-дура, да прямиком в башку угодит. Тогда как? Не боишься?
— Да, есть такой холодок в груди, — честно признался Павел Ильич. — Но другого выхода у меня все равно нет. Надо драться.
Иван снова задумался и провел рукой по лицу.
— Да разве можно родному брату быть секундантом? — резонно спросил он.
— Почему же нельзя? — пожав плечами, молвил Рогожин и нарочито легкомысленно стал насвистывать какой-то фривольный мотивчик, пряча собственную растерянность.
— Я не знаю, но… кажется, неудобно, — продолжал вслух сомневаться Иван. — Насколько я знаю, в секунданты, обыкновенно, приглашаются посторонние люди, друзья поединщика. Если на самом деле у тебя дуэль и ты нуждаешься в секундантах, то я могу предложить тебе двух своих приятелей. Делать им нечего, и они с удовольствием, так сказать, от скуки, согласятся на это. Живут они здесь же, в меблированных комнатах, в одном коридоре со мной, и я могу сейчас же позвать их. Вчера я вместе с ними отмечал чей-то день рождения, и мы славно посидели. Но думаю, что они уже пришли в себя после ночной пирушки и смогут переговорить с тобой.
— Я буду очень благодарен тебе, Ваня!.. — проникновенно молвил Рогожин, вставая с кресла и сдергивая с рук перчатки. — И я должен сказать, что, на случай своей смерти, сделал распоряжение о том, чтобы ты ежемесячно получал не по сто рублей, как теперь, а по триста… И вообще, я решил, что во многом был неправ перед тобой… И все равно, умру я или останусь жив, но ты будешь получать с настоящего времени ежемесячно эту сумму, то есть по триста рублей.
— Чепуха!.. — возразил Иван Ильич. — Мне вполне достаточно и ста. На что мне больше? Чего-либо предпринимать или каким бы то ни было образом изменять свою жизнь я не думаю, да и проживу я не бог весть сколько, ибо у меня, кажется, что-то вроде чахотки… Заботиться и печалиться мне не о ком. Следовательно, наплевать! — Иван Ильич пошел к двери, но на полпути остановился и посмотрел на брата: — Ты бы снял пальто, а я сейчас найду и приведу майора и студента, твоих будущих секундантов!.. — пояснил он и неестественно ухмыльнулся.