Лилии над озером
Шрифт:
Эти дни, как ни прискорбны они были, сблизили нас больше, чем четыре года брака.
Александр поправлялся медленно. Первое время после того, как сознание вернулось к нему, он еще не мог говорить и двигаться и больше спал. Жар еще досаждал ему, но теперь это не шло ни в какое сравнение с тем, что было раньше. Раны затягивались. Та, что в боку, дважды зашитая, причиняла боль, но и в этом случае можно было надеяться на лучшее. Беспокойство вызывала лишь правая рука. Вернется ли к ней подвижность? Никто, даже доктор, не мог сказать ничего определенного, пока не будет снят лубок.
По-прежнему
Утром я склонялась над ним, целовала, потом принималась за его туалет: протирала ему лицо полотенцем, смоченным в воде, гребнем причесывала его густые черные волосы, ставшие, как мне казалось, чуть мягче за эти дни. Мне было так приятно ухаживать за ним, зная, что он выздоравливает. Так нравилось делать ему хорошо.
«Да благословит тебя Господь», – это было первое, что он мне сказал, когда пришел в себя. Когда он снова открыл глаза, с его губ сорвались такие же слова. Позже он признался, что постоянно ощущал мое присутствие, просто был не в силах это показать.
–– Мне казалось, что мое тело висит в воздухе. Это, должно быть, от большой потери крови. Не было ни боли, ни страха. Настоящая эйфория.
–– Д’Арбалестье говорил то же самое, – прошептала я. – Он уверял, что твое забытье – к лучшему, потому что ты ничего не чувствуешь.
–– Тебя я чувствовал, cara. Ты была как ангел-хранитель, я все время знал, что ты рядом. Не знаю, чем заслужил это.
Его голос звучал нерешительно, словно он мысленно очень упрекал себя в чем-то. Я погладила его волосы. Александр взял мою руку, чуть оттянув кружевной рукав, хотел поднести к губам мое запястье, но вдруг остановился.
–– Боже праведный, что это? – спросил он тихо.
На моей кисти чернели пятна синяков. Я смутилась.
–– Это я сжимал тебя за руку? – догадался он.
Я не сразу ответила. В бреду он и вправду бывал агрессивен. Подумав, я произнесла:
–– Да ведь я тогда не обращала на это внимания, Александр.
–– Но тебе не следовало позволять такое, дорогая. Даже если я был при смерти.
–– Я тоже… тоже была при смерти тогда, – вырвалось у меня. – Не до этого было.
Он коснулся губами сначала моей ладони, потом синяков так почтительно и деликатно, что это меня тронуло.
–– Не знаю, – прошептал он, – стоит ли спрашивать тебя…
Мы оба как-то незаметно перешли на «ты», и это казалось самым естественным в нынешней ситуации.
–– Ты можешь спрашивать о чем угодно. Ты не представляешь, как я рада, что ты говоришь, видишь меня. Что ты в сознании.
Александр, сделав усилие, приподнялся на здоровом локте и заглянул мне в лицо.
–– Касательно всего, что было между нами… Мне кажется, я достаточно наказан, дорогая моя, поверь. Когда ты была в Сент-Элуа, я познал танталовы муки.
–– Но тебя тоже не было здесь, Александр. Ты был далеко от Белых Лип.
–– Все равно. Я знал, что мое семейное гнездо пусто, что ты строишь свою жизнь где-то в другом месте, сама. Сюзанна, можешь ли ты…
Он осекся. Странно было видеть, до чего
–– Хочешь ли ты вернуться?
Я терпеливо ответила, удивляясь в душе, что этот вопрос так волнует его в то время, когда он должен думать только о своем выздоровлении:
–– Я буду в Белых Липах до тех пор, пока нужна тебе, Александр. Мой милый, ты же знаешь, что я люблю тебя. Об остальном мы поговорим позже.
Он слабо улыбнулся:
–– Хорошо. Я не смею настаивать. Боюсь все испортить.
Я помогла ему опуститься на подушки, уложила поудобнее, стараясь не касаться поврежденной руки. Он устало закрыл глаза. Я смотрела на мужа, чувствуя в душе и боль, и нежность. Надо же, он хочет, чтобы я вернулась в Белые Липы. Но зачем? Что ждет меня здесь? Ведь он уедет воевать, я в этом не сомневалась. Вскоре вспыхнет новая шуанерия. Что я буду делать в этом огромном доме, полном враждебных родственников и слуг, которые осведомлены о глубокой размолвке, расколовшей наш брак?
Он пробормотал, открыв глаза:
–– Мне больно видеть тебя такой, дорогая. Ты так бледна. Я замучил тебя. Ты, наверное, совсем не спишь.
–– Ты не должен тревожиться, – сказала я.
–– Не должен тревожиться? Ты столько сил отдаешь, чтобы выходить меня, и я не должен тревожиться? Я был не самым внимательным мужем, Сюзанна, но законченным негодяем, думаю, не стал.
И уже совсем тихо он добавил:
–– Все изменится. Мы наладим нашу жизнь, обещаю.
Я не хотела, чтобы он сейчас, еще такой слабый, мучился подобными мыслями и строил планы, как все между нами исправить, но в целом он был прав. Нам обоим нужно будет крепко подумать над тем, как начать с чистого листа. Но предстоящая война, сказать прямо, смешивала все карты.
Кроме того, он был прав относительно моей крайней измотанности. Я пару недель спала урывками, ела кое-как и очень похудела. Несмотря на беременность, я не прибавила в весе, а потеряла около двенадцати фунтов. У меня ввалились щеки, а темные круги под глазами стали привычной чертой облика. Часто, глядя на себя зеркало, я думала, что надо, очень надо проглотить обед из шести блюд и лечь спать на целые сутки.
–– Ты должна отдохнуть, – настойчиво повторил Александр. – Пожалуйста, хотя бы ради наших детей, Сюзанна. Да и если мое спокойствие тебе дорого, ты оставишь меня. Боже мой, дорогая, ведь на тебе лица нет!
–– Хорошо. – Я кивнула и слабо улыбнулась. – Воля мужа – закон для меня…
Я знала, что теперь в мое отсутствие ничего плохого не случится.
Уже ложась спать, я подумала: «Он ведь ничего не знает о ребенке». Стоило ли ему говорить? Я колебалась, не зная, на что решиться. Близится война… Удастся ли мне выносить это дитя после стольких треволнений? Несколько раз за последние недели я видела пятна крови у себя на белье, и понимала, что только воля Божья уберегает меня от выкидыша. Может, через день-другой и говорить-то будет не о чем… С другой стороны, не заставит ли меня Александр остаться в Белых Липах, узнав о ребенке? Боже, если бы я знала! Мне хотелось сохранить свободу решений подольше.