Лилит

МакДональд Джордж

– Что вы хотите этим сказать, мистер Рэйвен? – воскликнул я и холодный ужас сдавил мне горло. – Это был просто домашний персидский кот, который убежал, испугавшись плеска воды! Может, он приходил за золотой рыбкой?

– Посмотрим, – возразил библиотекарь. – Я немного знаком с кошками разных видов, и либо я сорву с этой маску домашней киски, либо я сильно в ней ошибаюсь.

Он вскочил, подошел к двери кабинета, принес оттуда изувеченный том, и снова уселся рядом со мной. Я уставился на книгу в его руках – это была вовсе не увечная, а целая и невредимая книга!

– Откуда взялась ее вторая половина? – задохнулся я.

– Прилипла. Вообще-то она хранится в моей библиотеке, – ответил он.

Я промолчал. Еще один вопрос скорее всего разбился бы о берег бездонного моря таких же бестолковых вопросов, отвечать на которые просто не было времени!

– Слушайте, – сказал он, – я прочту несколько строк. Здесь есть кто-то,

кому наверняка не понравится то, что я буду читать!

Он открыл тонкую обложку и перевернул лист или два.

Пергамент выцвел от времени, и на одном листе было темное пятно, просочившееся через два-три других листа. Он медленно перевернул и этот лист тоже – он, казалось, искал место, где уж наверняка обнаружится целый стих. Где-то на середине книги он начал читать.

Но что по-настоящему произвело на меня впечатление, так это тот эффект, которое это чтение произвело на меня, а не собственно то, что он читал. Стихи были написаны на языке, который я никогда прежде не слышал, но понимал прекрасно, хотя и не могу записать словами или найти простой аналог тому, что они значили. Эти фрагменты – лишь слабая тень того, что осталось в моей голове, когда он закончил чтение:

Но если бы я нашел человека, который бы смог поверитьВ то, что он никогда не видел, не чувствовал и даже не слышалОт него я возьму сущность и приобретуСтойкость и форму, реагирующую на прикосновение и видимую,И оденусь в похожую настоящностьЭтой фантазии, где расколется его душа.

Он перевернул лист, и продолжал:

Во мне – каждая женщина, у меня есть силаНад душами каждого живого мужчины,Такую, какую женщина никогда не получала в наследство.Могу то, чего не могла и не может ни одна женщина.Всех женщин я, женщина, отныне превзошла.Превыше была, превыше есть, превыше буду в залах жилищ.Так как я, несмотря на то, что он не может ни видеть меня,Ни дотронуться хотя бы пальцем руки,Если бы даже ни разу мое дыхание не коснулось его волос,Могу помешать ему дышатьИ пустить корни, связать узами, которые и смерть не расплетет.Или жизнь, хотя у него никогда и не было надежды.

Снова он запнулся, снова перевернул лист и снова начал читать:

Так как я лежу рядом с ним, бестелесная вещь.Не дышу, не вижу, не чувствую, только думаюИ заставляю его любить меня – и жаждать.Когда он узнает то, чего не знал, если так должно,Или что-то без имени, что должно случитьсяС ним, но вне зависимости от него, для чего я буду петьПесню, которая не отзовется звуком в его душе,Я лежу, бессердечная, вне его сердца,Не давая ему ничего, там, где он отдает все своеСущее, чтобы одеть меня в человеческий облик, каждую мою часть.Когда я наконец вспыхну,И тогда в его живом сознании я впервые покажусь.Ах, кто мог еще так завоевать Любовь, так, как я!Кто так еще воцарялся в сердце мужчины!Для видимых существ, с счастливым плачем,Просыпаясь, биение жизни сквозь меня дрожа бежит.

Странный, отталкивающий кошачий вопль откуда-то проник в комнату. Я приподнялся на локтях и огляделся вокруг, но ничего не увидел.

Мистер Рэйвен перевернул несколько листов и продолжил:

Внезапно я просыпаюсь, не ведая наводящего ужаса,Который является моим вместилищем – не как змея извивается.Но как дымный пар, испорченный и угрюмыйНаполняет сердце, душу, и грудь, и мозг насквозь.Мое существо лежит без движения в болезненных сомнениях.Не смея спросить, как сюда пришел ужас.Мое последнее воплощение я знаю, но не теперешнее,Я не понимала, кем я была и где,Знаю, кем была когда-то, до сих пор у

своих бровей я чувствовалаПрикосновение чего-то, чего уже здесь нет.Я обмерла, умерла и все еще живу в отчаянии,Жизнью, которая попирает жизнь, кривляясь.Когда я была королевой, я знала совершенно точно,И иногда надевала сверкающее на свою голову,Чье сияние не могла затмить даже темнота смерти,И похожее на шею, руки и пояс:И мужчины говорили, что мои закрытые глаза излучают свет.Который затмевает алмазы в серебрянкой оправе.

Снова я услышал жуткий женский крик. Это был крик боли. Снова я осмотрелся, но не заметил ни призраков, ни какого-либо движения. Мистер Рэйвен, казалось, прислушался на минутку, но вот снова перевернул несколько страниц и продолжил:

Ужасно мокрые, мои волосы золотого цветаЗапачкали мои гладкие руки: затем, чтобы их быстро отстричь.Я отдала свои рубины, и для меня вырыли новые.Никакие глаза не видели такой тонкой талииКак глоток воды из рога,За один грустный вздох мне отдавали голубые сапфиры.Нет, я отдала свои опалы за оборки,За одежды крестьянской девушки, грубые и чистыеМой саван сгнил! Однажды я услышала петуха.Громко поющего на зеленом холмике над моим гробомГлухо мое местоВернулся ответ, как призрачный смех.

И снова раздался зверский вопль.

– Я думаю, что-то нечистое было в комнате!. – сказал библиотекарь, бросив взгляд окрест себя, но тут же перевернул лист-другой и снова начал читать:

Так как я купалась в молоке и медовых росах,В дожде, от дрожащих роз, которые никогдане касались земли.И натирали меня мускусом и амброй.Никогда не пятнали меня запятнанные от рождения,Или родинки, или шрамы от бед, или беспокойство смерти,Ни одного волоска на мне лишнего не росло.Чтобы сохранить холодную белизну, я сидела одна,Но не на солнце, я боялась его бронзового света —Но его сияние возвращали ко мне зеркала, смягчающие мощь солнца,От такого купания в не слишком ярком лунном светеМоя кожа медленно приобретала цвет слоновой кости.Но теперь все вокруг темно, все внутри темно!Мои глаза больше не разбрасывают призрачные вспышки.Мои пальцы опускаются в тлен через мягкую кожу,Мое тело лежит мертвое, барахтается в месивеВязкого ужаса

С грозным воплем, с липкой шерстью, торчащей клочьями, хвостом, толстым, как канат, сверкающими, как хризопраз, зелеными глазами, выпущенными когтями, загребающими ковер так, что они путались в нем, откуда-то появилась огромная белая кошка и направилась прямиком к дымоходу. Быстрым, как мысль, движением библиотекарь бросил рукопись между ней и очагом. Она мгновенно распласталась по полу, ее глаза были прикованы к манускрипту.

Но его голос продолжал звучать так, словно он все еще читал, и его глаза, казалось, по-прежнему были сосредоточены на книге:

Ах, Два мира! Как странно, что они – одно,И до сих пор неизмеримо широко разделены.О, если бы я жила без тела и однаИ притуплением чувств спасла бы свою душу,Язвы бы зажили, и боль бы ушла.Убежали бы жизнь-в-смерти и стон бесконечного страдания.

И стоило прозвучать этим словам, как кошка разразилась таким чудовищным и продолжительным воем, что нам пришлось заткнуть уши. Когда вопль прекратился, мистер Рэйвен подошел к очагу, поднял книгу и, стоя между этой тварью и дымовой трубой, на одно короткое мгновение указал на нее пальцем. Она лежала совершенно спокойно. Затем он взял из очага наполовину сгоревшую палку, нарисовал на полу какой-то знак, вернул рукопись на место, с видом, который, казалось, должен был означать следующее: «Теперь она у нас в руках, я полагаю!», и, вернувшись к кошке, встал над ней и произнес спокойным торжественным голосом: