Лилия между тернами
Шрифт:
— Я тут кое-какой еды раздобыл у аборигенов. Ты голодная?
Я, конечно, гордый и свободный хищник, но пустой живот меня выдал.
Миша налил в чашку воды и влил туда, судя по запаху, уксуса. Потом намочил там полотенце и, отжав его слегка, подошел ко мне.
— Хорошо, что все запасы дедовские уцелели. А теперь постой спокойно, я тебя оботру. Мой дед всегда так свою собаку приводил в нормальный вид.
Он что, решил, что я позволю ему возюкать по мне мокрым
Боже, этот парень совершенно сумасшедший! Ему что, никто не сказал, что таких, как я, следует бояться?
Я извернулась и попыталась отпихнуть нахала, стараясь, однако, не оцарапать. Но Миша, похоже, не привык легко сдаваться. В итоге мы устроили жуткую возню на полу, сшибли стул, опрокинули еще что-то, полотенце превратилось в лохмотья и в результате непонятно было, кто же больше вытерт я или сам Миша. При это парень так заразительно хохотал, что я почти жалела, что в моем нынешнем облике не могу последовать его примеру.
— Ну, все! — наконец с торжеством объявил он. — Теперь ты, вроде, чистая.
Я встала и с наслаждением отряхнулась.
Усмехнувшись, Миша полез в свою сумку за сменной одеждой.
— Я не знаю, если честно, едят ли большие кошки яичницу и пьют ли молоко, но — чем богат! — сказал он мне, вываливая в большую тарелку нечто выглядящее ужасно, но пахнущее божественно.
Постояв с секунду в замешательстве, Миша все же отодвинул стул и поставил миску на стол.
— Угощайся! — щедро махнул он рукой и сел напротив с кружкой чая.
Под его любопытным взглядом я поглощала, наверное, самую вкусную яичницу, которую только ела в жизни.
Вскоре мой желудок был наполнен, тело согрелось и расслабилось. Оказывается, как мало нужно кошке для счастья. Вот в чем реальное отличие животной стороны. Для того, чтобы быть совершенно счастливым, достаточно тепла и пищи. Не важны все моральные дилеммы, наплевать на деньги и имущество, не нужно ждать, что тебя предадут — потому что никто не может проникнуть в твою душу. Еда, сон и секс — вот и всё. Никакой любви, никаких обманных слов и обязательств. Просто жизнь.
Все же, чем дольше я была в кошечьей шкуре, тем слабее ощущались все переживания человеческой стороны. Они словно бледнели, потихоньку стираясь, один тонкий слой за другим. Острые грани, резавшие мою душу изнутри, словно немного сглаживались. Конечно, совсем чуть-чуть. Но когда болит так сильно, даже мизерное уменьшение боли воспринимается как истинное облегчение. Почти наслаждение.
Миша погасил свет и устроился полусидя на кровати с гитарой, предлагая мне располагаться рядом. Вытянулась на мягкой перине рядом с ним и прикрыла глаза, собираясь вздремнуть совсем немного. Но, видимо, усталость и сытый желудок сыграли со мной дурную шутку, и я погрузилась в глубокий сон.
Большие ладони скользят по
— Чего ты хочешь, моя сладкая принцесса? — порочный шепот Рима звучит у самого моего уха, и я ощущаю, как его тяжелое тело опускается на меня, вжимая в постель.
Господи, как же я люблю эту обездвиживающую тяжесть, властность и уверенность прикосновений, этот голос, произносящий такие бесстыдные слова, от которых у меня мутится в голове.
Откуда он всегда знает, как нужно ко мне прикасаться и что говорить, чтобы я истекала и просто растворялась в своем желании, в нём.
Губы ласкают мой затылок и шею, а его пульсирующий член вольготно располагается в ложбинке между моих ягодиц. Я знаю, что его вершина уже тоже сочится влагой, и Рим мучительно медленно двигает бедрами, размазывая её по моей коже и создавая это восхитительное трение. Его руки проскальзывают под моё тело, и я оказываюсь окружена им. Он повсюду на мне, окутывает меня, отрезая от всего мира и оставляя мне только ощущения, которые мне дарит он. Его губы ласкают мои плечи и шею все настойчивей и ощутимей. Наверное, останутся следы. Но мне плевать. Пусть будут. Моя кожа — это его холcт, пусть рисует, что хочет.
Его пальцы опять заставляют меня совершать восхождение, подталкивая шаг за шагом к такому ослепительному финалу. И снова я уже вижу его и почти могу дотянуться, но мои дрожащие пальцы замирают лишь в миллиметрах от такого желанного наслаждения. Римман держит меня на грани, не давая ни отступить и перевести дух, ни сорваться в экстаз. Это длится и длится, кажется, целую вечность. Я уже извиваюсь, обливаясь потом и исходясь желанием, но он все продолжает пытать меня.
Я молю его, мои стоны наслаждения перерастают в рыдания, но он по-прежнему неумолим. Я больше не могу выдержать, и муки удовольствия становятся болью.
Я бьюсь под его телом, но не могу победить его и вырваться, чтобы остановить эту пытку. Я уже не молю о наслаждении, а только о пощаде.
Но тело Рима становится словно каменным, сжимая меня и душа, и я не могу освободиться, чтобы сделать хотя бы следующий вдох.
— Ты моя! — рычит Римман в моё ухо. — Я найду тебя даже на том свете, Ники. Ты моя!
— Твою ж мать! — шокированный возглас Миши подкидывает меня на кровати.
Я отпрыгиваю и оказываюсь стоящей посреди комнаты, в человеческом теле и совершенно голой. Испуганно выдохнув, я сдернула с парня одеяло и обернула вокруг себя.
Миша сидит с глазами на выкате и отвисшей челюстью и пытается что-то сказать, но у него выходят только нечленораздельные звуки. А я мучительно размышляю как быть. Обратиться обратно на его глазах будет явно плохой идеей. У парня совсем крыша поедет, если сейчас она еще на месте.
Я начинаю пятиться к двери, волоча за собой одеяло, и тут Миша, наконец, отмирает.