Лилобус
Шрифт:
— Пожалуй, но любовь так или иначе связана со словом «семья». Например, ты любишь девушку, умоляешь стать твоей женой; она ни в какую, ты сходишь с ума. Это — семья. Или, скажем, ты жену свою ненавидишь, терпеть не можешь, услал бы в открытый космос на первой попавшейся ракете. И это — семья.
Силия рассмеялась.
— Господи, тебе бы психиатром работать в семейных консультациях.
— Я и сам удивляюсь, что меня до сих пор туда не зовут, — ответил Том, и они в молчании проехали еще пятьдесят миль.
Она была рада возможности выйти и поразмяться. В иных рейсах, как ей рассказывали, пассажиры застревали в пабах на час-полтора, не меньше, но Том Фицджеральд не позволял расслабляться, времени хватало только на то, чтобы посетить дамскую комнату и что-то выпить. Даже кофе
— Силия, что тебе взять? — Ди всегда удавалось первой добраться до барной стойки и привлечь внимание бармена. Силия попросила бутылку «Гиннеса». Ди ничуть не изменилась — по крайней мере с тех пор, как она, раздуваясь от гордости, пришла в «Райанс» похвастать новой школьной формой. Она покрасовалась перед кем только могла, и все угощали ее — кто лимонадом, кто шоколадкой, некоторые даже вручали полкроны. За дочь доктора, поступившую в элитную монастырскую школу-интернат, все могли только порадоваться. Когда в Ратдуне кто-то рождался или умирал, люди всегда звали доктора Берка, и никто не стал бы завидовать успехам его детей: кому, как не им, желать всяческих благ?
Силия передала Мики небольшую баночку с мазью от пролежней, которую взяла в больнице, — так, чтобы Ди не заметила — вдруг решит, что она пытается подменить врача; но ей, наверное, такое даже и в голову не пришло бы. Ди славная девушка, у нее очень заразительный смех, и терпение к тому же ангельское — иначе как можно так живо беседовать с Нэнси Моррис об ее занудной работе и бесконечно выслушивать истории о врачах — о мистере Том, и о мистере Этом. Как только Ди все это выносит, и при этом даже интерес изображает, и помнит все их несчастные имена?
Десять минут прошли, и они снова оказались в уютной полутьме автобуса.
Она увидела, что у Тома в салоне есть кассеты; раньше она их не замечала.
— А это у тебя магнитола? — спросила она с интересом, когда они выехали на дорогу. — Я думала, это просто радио.
— А ты думаешь, чего я над этой колымагой так трясусь? — усмехнулся он. — Все мое вожу с собой.
— А музыку почему не включаешь?
— Думаю, у каждого свой вкус, не хотел бы вам навязывать свой.
— Ну конечно, тебе решать, как же иначе, — запрокинув голову, рассмеялась Силия. — А как же демократия? Пусть все приносят кассеты, какие хотят. Например, одну неделю я, потом кто-то другой.
— Нет уж, стилем кантри я и так сыт по горло, — ответил он. — И если случайно услышу еще хоть две ноты, тут же заеду в самое глубокое болото и всех там утоплю.
— Тогда лучше без музыки, — покорно сказала Силия, и каждый снова углубился в собственные мысли. Силия задумалась: когда лучше провести разговор с мамой? В какое время дня она, бедная, не мучается от похмелья или не тянется снова за бутылкой? Может, утром — не рано, часов около одиннадцати? А Барта попросить управиться в пабе. Впрочем, до ланча по субботам мало кто заходит, можно повесить на дверь табличку «закрыто» — помилуйте, так делает сам отец О’Райли, когда ему просто надо часок побыть одному — помолиться, или кто его знает зачем. Да, пожалуй, и ни к чему приплетать сюда Барта. К тому же он куда с большей радостью повозился бы в саду у Джуди Хикки, которая тоже дома на выходных. Но повесить табличку на пару часов — это только полдела, надо еще как-то связать маму по рукам и ногам, чтобы она усидела на месте и выслушала то, что ей слышать вовсе не хочется: что паб вот-вот разорится, и что ей следует, пока не поздно, лечиться от алкогольной зависимости. Все слишком серьезно, теперь не время хитрить и давать обещания, которых потом не исполнишь. Силия вспомнила, как месяц назад хирург сообщил мужчине сорока двух лет, что у него последняя стадия рака, и что жить ему осталось меньше двух месяцев. Теперь ее точно так же охватывал ужас, и хотелось верить, что прежде, чем придется это сказать, наступит конец света. В больнице, конечно, все было очень странно. Врачи опасались, что потрясение окажется слишком сильным — поэтому Селию и позвали. Но он только притих и спросил: «Это точно?» А они словно онемели, все трое — Силия, знаменитый хирург и анестезиолог.
А что если мама воспримет все спокойно — скажет, например, что и сама думала, может, ей пора лечиться, и готова добровольно пройти где-нибудь курс лечения. «Размечталась, тоже мне, Алиса в Стране Чудес, — одернула себя Силия. — Ты уже не ребенок, нечего закрывать глаза и ждать, что все совершится само собой».
— Сейчас мы проедем мимо деревца, на котором привязано много цветных тряпочек, — сказал вдруг Том. — Здесь, наверное, святой колодец, или дерево желаний.
— Может, остановимся? Тоже привяжем что-нибудь, — оглядываясь через плечо, предложила Силия. Ей показалось, что Ди Берк плачет — такое лицо бывает у ребенка, который старается подавить рыдания. Но Нэнси Моррис молола языком как ни в чем не бывало — значит, наверное, страшного ничего не случилось.
— Ничего подобного не видал. Может, новый святой — вдруг недавно кого-то причислили. Знаешь, их отчисляют иногда — как, например, святую Филомену; а тут кого-то причислили.
— А что с Филоменой? — поинтересовалась Силия.
— Не знаю, — ухмыльнулся Том, — может, всю правду о ней узнали. На самом деле, сестра моя Фил очень переживала, будто ее кто-то лично хотел задеть.
— Ах да, ее Филоменой зовут. А как она поживает? Давно ее не видела.
— Нормально, — коротко ответил Том.
Силия вновь обратилась к теме дерева желаний.
— Интересно, это поверье — оно христианское или языческое? — спросила она.
— Всякое, — Том по-прежнему был немногословен.
Вот было бы здорово, подумала Силия: съездил, помолился какому-то святому, который исцеляет матерей от недуга пьянства, оставил в дар что там положено, вернулся домой — и оказывается, дело сделано: Барт Кеннеди работает за стойкой бара, а мама упаковала чемоданы и ждет свою дочь, излучая оптимизм.
— Увидимся на выходных, — с теплой улыбкой сказал Том.
Она кивнула. Что-то не в духе он сегодня, подумала Силия. Как правило, паузы в разговоре ее не смущали — напротив, молчать ей даже нравилось. Но сегодня ей нужен был собеседник. На самом деле, она скучала по Эмер. Эмер можно сказать что угодно, и она поймет, но не будет припоминать все, что ты ей поведал, при каждом удобном случае. «В конце концов, каждый как хочет, так и поступит», — говорила она. Только посоветовать что-то конкретное — как убедить человека сделать то, что надо, или что лучше — она не могла. Они с Силией эту тему долго и не раз обсуждали. Нужно ли на детей, страдающих ожирением, надевать намордники? Или обследовать курильщиков и вводить для них специальные медицинские карты, чтобы сигареты продавали только тем, у кого здоровые легкие и нет эмфиземы? Тогда удастся многих спасти, верно? — спрашивала Силия. Эмер пожимала плечами. Да, но только на время: ребенок наверстает упущенное, когда снимут намордник; курильщик все равно достанет сигареты или перейдет на окурки. А наркотики почему тогда под запретом? Давайте продавать героин в «Куиннсворте» килограммовыми пачками, и дело в шляпе? Если кто хочет свести счеты с жизнью — пожалуйста, никакой тебе мафии и наркоторговцев, и никому не придется идти на панель или воровать, чтобы раздобыть денег.
Наркотики — другое дело, — возразила Эмер, — это яд, он смертельно опасен. Не продают же в аптеках мышьяк или стрихнин.
А как же алкоголь? Разве он не опасен? Сколько людей с больной печенью, умирающих медленной смертью — разве мало мы их повидали? Эмер заметила, что если это Селию так возмущает, то не надо содержать паб, и уж как минимум следует повесить там плакат с призывом соблюдать умеренность. Тогда они тяпнут вдвоем по бутылочке «Гиннеса» и обсудят другую тему. И все-таки она умеет утешить; неудивительно, что ее муж-красавец и три рослых сына с нетерпением ждут ее с работы. И не сказать, что все у нее в жизни идеально: было всякое, и плохое, и хорошее — как у любого человека. Но как раз поэтому она все понимает.