Линда
Шрифт:
Джефф в таком бешенстве налетел на меня, что я оказался в нокдауне, кажется, прежде чем он по-настоящему меня ударил. Я поднялся, и он ударом в грудь снова послал меня в нокдаун. Когда я опять стал на ноги, между нами бросилась Стелла. Вместо того, чтобы остановить своего мужа, она крикнула мне:
— Нет. Пол! Нет.
Джефф поднял испачканное ружье и, пристально поглядев на меня, пошел к себе. Я сразу понял, что имела в виду Стелла: от таких действий не будет толку. От них не может быть толку. Бессмысленно драться за Линду.
Расстелив на веранде газету,
Стелла и я ездили за покупками. Линда давала мне список. Отбросив гордость, Стелла пыталась объясниться с ней. Она презирала себя за то, что не смогла сдержать слез. Линда отвечала ей столь же небрежно и уклончиво, как Джефф мне. У нас со Стеллой был не отдых, а сплошной кошмар.
Так как мы вдвоем ездили в Хукер, там, как я позже узнал, не понимали толком, кто на ком женат. Особым образом истолковали и наше поведение пятого ноября. В этот день, когда мы собрались в город. Джефф попросил меня заправить бензином и маслом его машину.
Дорогой мы мало разговаривали, думая о тех двоих, оставшихся на берегу. Подглядывать и шпионить за ними было бы ниже нашего достоинства.
Оставив машину на заправочной станции, мы зашли в маленький бар. Позднее рассказывали, что мы сидели голова к голове и тихо о чем-то разговаривали. Стелла д е й с т в и т е л ь н о немного всплакнула.
Когда мы вернулись, они плавали ярдах в двухстах от берега.
В воскресенье, седьмого, в наших отношениях со Стеллой появилось что-то новое. Линда, помыв после ленча посуду, ушла куда-то с Джеффом. Я сидел на веранде, когда подошла Стелла. Взгляд у нее был напряженный.
— Хочешь пройтись со мной, Пол?
— Конечно. — Мы двинулись на юг. — Они пошли этой дорогой? — спросил я.
— Нет. Они поехали на лодке. Джефф взял свое рыболовное снаряжение. Я просто… хочу пройтись, Пол, и мне не хочется быть одной.
Она шла быстрым шагом. Оба мы были босиком. Ее светлые волосы были стянуты на затылке серебряной пряжкой, и она была в своих массивных темных очках. Я уже говорил, что Стелла не была красивой. У нее были чересчур светлые брови и ресницы, чересчур большие для ее тонкого лица нос и рот.
Мы прошли по берегу дальше, чем я когда-либо заходил, и оказались перед волнорезом, сложенным из крупных камней.
— Вернемся? — спросил я.
— Давай пойдем дальше.
Она стала осторожно перебираться через камни. Я шел за ней. У нее была тонкая талия, прямая спина, четкие и чистые линии плеч и шеи. Когда мы, преодолев барьер, снова пошли рядом, я украдкой поглядел на нее. Никогда раньше я не смотрел на нее внимательно, уверенный, что она должна быть угловатой и костлявой.
Сейчас,
Не подумайте теперь, что я, как школьник, распустил слюни. Просто, впервые увидев, какая она на самом деле, я почувствовал острую жалость. Потому что если отношение Линды ко мне можно было хоть как-то объяснить, собственной моей незначительностью, то Джефф, пренебрегая этой женщиной, совершал нечто более непонятное и жестокое. Вероятно, всегда обида по отношению к женщине выглядит более жестокой. Мужчина обычно может найти утешение в другой и таким способом снова обрести веру в себя. Женщине же не остается ничего, кроме как с горечью переживать несправедливость обиды.
В полумиле за волнорезом мы нашли старый, разрушенный дом. Стелла взобралась на уцелевший кусок стены. Я сел рядом.
— Я, пожалуй, сдаюсь, Пол. — Сказала она без всякого выражения.
— Что же ты будешь делать?
— Еще не знаю точно. Во-первых, не стану больше стараться. У вас с Линдой билеты ведь на следующую субботу?
— Да.
Она криво усмехнулась.
— Я использую эту неделю, чтобы получше загореть и кое-что обдумать. Я… я ошеломлена. Я позволю ему отвезти меня назад. Может быть, расставшись с ней, он заговорит. Но даже если он станет раскаиваться, не думаю, чтобы я могла простить. Простить такое… сознательное, изощренное унижение.
После короткой паузы она, не глядя на меня, вдруг очень быстро заговорила:
— Когда я была маленькой, меня отправили как-то на лето в очень модный, привилегированный лагерь для девочек. Там существовали группы, по шесть человек в каждой. Я приехала с опозданием, когда все группы были уже сформированы. Думаю, мое появление было совсем некстати. Понимаешь, группы во всем соревновались. В плавании, верховой езде, ну и во всем таком. И тут явилась я, бледная, застенчивая, неловкая, не знающая, куда себя деть, и никому из них не нужная. У всех у них были какие-то секреты. Они изобрели даже собственный язык. Для меня это лето было ужасным. И вот сейчас у меня снова такое чувство. Никогда не думала, что я все еще столь ранима.
Я очень хорошо понимал ее, но она меня удивила: я всегда считал, что деньги являются надежной гарантией от одиночества.
— А ты не могла попросить родителей, чтобы они забрали тебя и отправили в какое-нибудь другое место?
— Могла. И они сделали бы это. Но я не хотела даже в их глазах выглядеть униженной, не хотела, чтобы они подумали, что я хуже других. Два года спустя оба они утонули. Их лодка попала в шторм. Они-то всегда и везде чувствовали себя в своей тарелке. Большие, смуглые, веселые, с ослепительной улыбкой. Папа звал меня белым мышонком. Он делал это любя, но мне всегда было немножко больно. Сейчас я думаю. Джефф снова превратил меня в белую… — Она закрыла лицо руками и тихо заплакала.