Линии разлома
Шрифт:
— Думаешь, я стану зваться госпожой Зильберман?
— Думаю, — отвечает Питер сквозь зубы (и я понимаю, что он прикуривает сигарету), — ты могла бы сохранить имя Крисси Крисвоти как сценический псевдоним. Двойные инициалы легко запоминаются: Мэрилин Монро, Брижит Бардо, Дорис Дей… Но все остальное время — например, на родительских собраниях — будешь почтенной «госпожой Зильберман».
Мама хихикает:
— Вряд ли я буду часто попадать на родительские собрания! Кстати, я решила взять для сцены другое имя.
— Да ну…
— Вот тебе и ну…
— Может, поделишься какое?
—
— Как-как?
— Эрра.
— Повтори по буквам.
— Э-Р-Р-А. Эрра.
— Это не имя!
— Теперь — имя!
Мама начинает напевать странным низким голосом — готова поклясться, что она гладит пальцем свою родинку.
— Ты не можешь так поступить, моя милая, — говорит Питер. — Я потратил два года жизни на раскручивание Крисси Крисвоти!
— Знаешь, Питер, кольцо, которое ты мне надел, не дает тебе права командовать.
— Я говорю с тобой не как муж, а как твой менеджер.
— Менеджер-шменеджер! Артистка здесь я, и решения принимаю я: менеджер без артиста — жалкий безработный. Согласен?
Питер не отвечает.
— Так вот, — продолжает мама, — сейчас идеальныймомент для того, чтобы сменить имя. Крисси Крисвоти была канадской певицей — ее известность в Канаде и останется. А Эрра прославится во всем мире.
— Где ты раскопала такое имя? — Питер качает головой.
— Эрра, — повторяет мама, и голос ее звучит очень твердо. Она оборачивается, видит, что я не сплю, и спрашивает, что я об этом думаю.
— Что я думаю о чем?
Я тру глаза, чтобы она поверила, будто я только что проснулась.
— О том, чтобы поменять имя. Хочешь зваться Сэди Зильберман?
— Питер меня удочерит?
— Хотел бы, да не могу, крошка, — бросает Питер. — Твой папа все еще жив.
— Значит, нам всем придется врать?
— Врать? Нет, что ты, конечно, нет.
— То есть это будет как в театре?
— Именно так! Ты все правильно поняла. Ты станешь играть рольСэди Зильберман. Что скажешь?
— Класс! — отвечаю я.
Питер хмыкает, гася окурок в пепельнице.
— Как бы то ни было, Сэди — хорошее еврейское имя, — сообщает он. — «Принцесса» на иврите.
— Да ну? — удивляется мама.
— Ты не знала?
— Представь себе — нет.
— Так почему назвала дочь Сэди?
— Мне просто понравилось имя.
— Ну вот, теперь она будет носить его по праву. Беда с вами, неверными, все приходится объяснять.
Не знаю, почему он называет нас «неверными», но мне впервые в жизни нравится имя Сэди: принцесса— а вовсе не «печаль» и не «садизм».
— А я, — добавляет мама, — отныне и навсегда буду называть себя на сцене Эррой. Не возражаешь?
— Почему нет? — Я усаживаюсь поудобнее — руки и ноги у меня затекли, но на душе легко. Все хорошо, только писать хочется.
Мое первое впечатление от Манхэттена — так себе местечко. Огромный остров напоминает спрута, как и Торонто, но хуже. Первый блин проходит комом, потому что Питер не там поворачивает, мама ехидным тоном произносит:
Стены выкрашены в черный цвет с желтыми панелями, на окнах черные с желтым занавески, а потолок ярко-красный.
— Потрясно! — комментирует Питер.
Тут есть пианино — иначе мама ни за что не согласилась бы ехать. Она сразу идет к инструменту — проверить, как он настроен.
Пыхтя и охая, мы тащим вещи по лестнице, и я вдруг понимаю, что прежняя жизнь с бабушкой, дедушкой и Хилари стала далеким, почти забытым воспоминанием. В квартире всего одна спальня, и ее отдают мне; мама с папой (я привыкаю называть Питера папой) будут спать на раскладном диване в гостиной. Я высовываюсь из окна и смотрю, что делается на улице: на тротуаре много детей, они во что-то играют, повсюду мусор — отбросы, объедки, собачье дерьмо. В воздухе витает странный запах — и он мне нравится.
Идти за покупками слишком поздно, и мы отправляемся ужинать в китайский ресторан. Питер учит меня есть палочками, но они не желают слушаться, падают на пол, и официант приносит вилку. В самом конце каждый получает пирожок с предсказанием. На бумажке Питера написано: «Вас ждет удача». Мое предсказание — «Наслаждайтесь новой зизнью» — производит на меня ошеломляющее впечатление, несмотря на орфографическую ошибку.
Мама и Питер, он же папа, не придумали никакой специальной «детской» программы на лето, и меня это совершенно устраивает. Они сами с утра до вечера торчат в звукозаписывающей студни, их это заводит, и настроение у них отличное. Недалеко от нашего дома есть библиотека, мама таскает мне оттуда книги целыми стопками, и лето превращается в бесконечное райское наслаждение: я могу есть, читать и спать, сколько захочу, а правил никаких никто не устанавливает. Ну а внутренние… если Враг и следит за всеми моими словами и поступками, он пока не вылезает, не ругается, не заставляет причинять себе боль. Я даже ухитряюсь одеваться без особых мучений, хотя летом это всегда легче.
Ну и вот, я впервые за всю свою жизнь живу «семьей» — и мне ужасно нравится. Каждое утро, когда солнце будит меня, заглядывая в окно комнаты, я отправляюсь в гостиную щекотать Питеру и маме пятки. Они ворчат и брыкаются. Странно видеть голую маму в постели с голым мужчиной, но такова семейная жизнь, и она мне подходит.
Я учусь варить кофе, красиво расставлять на подносе чашки, сливки, сахар и относить им в постель.
Питер по-настоящему добр ко мне, он и правда очень милый. Придумал для нас игру: он берет меня за руки, я подпрыгиваю на месте, потом одним скачком усаживаюсь ему на пояс, обнимаю ногами за талию, откидываюсь назад, достаю волосами до пола, вытягиваю ноги буквой «V» на груди у Питера, он тянет меня вверх, я забрасываю ноги ему на шею, делаю переворот и спрыгиваю на пол. Такая вот забавная игра. Питер шутит, что я ужасно тяжелая, притворяется, будто совсем выбился из сил.