Линия Крови
Шрифт:
Одежкин застонал громче. Развернулся и, шатаясь, словно пьяный, двинулся к выходу. За дверью он обнаружил растянувшегося на лавке бойца в коротком полушубке. Едва дверь отворилась, тот распахнул глаза. Одновременно руки его нашли припасенную шашку – правая ладонь легла на эфес, левая обхватила ножны. Узнав командира, боец шашку выпустил, медленно поднялся. Аркадий узнал в нем старшего из Коршуновых – Михея.
– Михей, - хрипло позвал он. – Михей, что сейчас, утро или вечер?
– Утро, Аркадий Петрович, - приглушенным басом ответил казак.
– Ты чего здесь? А брат
Аркадий не узнал собственного голоса, и дело было не в хрипоте, - будто кто-то чужой, незнакомый говорил сейчас с казаком.
– Григорий, - с тяжким вздохом подтвердил тот.
– Где он?
Казак отвел глаза, скрипнул зубами.
– Ну? Что молчишь? Где брат-то?
– Нет больше Гришки, - нехотя проговорил Михей.
– Там остался.
И смачно добавил:
– Дурак!
– Погиб? Так почему дурак? Не повезло, с любым может случиться…
– С любым да не с любым, - сверкнул глазами казак.
– Как это?
Боец не ответил.
– Вот что, Михей, зайди-ка сюда.
Одежкин попятился, вернулся в комнатушку. В полумраке нашарил на столе спички, запалил фитиль стоящей тут же керосиновой лампы.
Рослый Михей мрачной громадой стоял в дверном проеме.
– Заходи, сядь, - позвал Аркадий, опускаясь на топчан.
Голос его оставался непривычно глухим.
Дождавшись, когда казак усядется с ним рядом, Одежкин спросил:
– Расскажи, чем все кончилось? Я не помню ни хрена… ТЫ меня вытащил?
– Я.
– А брат как погиб? Вроде вы вместе были…
– Вместе.
Михей отвечал односложно, словно бы через силу, но потом его прорвало:
– Дурак Гришка. Говорил я ему, да молодым рази втемяшишь? Э-эх! – рука казака в отчаянном жесте рухнула вниз. – Вот ты тоже, Петрович, в Бога ведь не веришь?
– Не верю, - подтвердил Одежкин.
– А я верю, - повысив голос, внятно и даже торжественно произнес Михей. – Верю, потому и жив остался и тебя, Аркадий Петрович, от погибели оборонил. Или ты думаешь, деды наши дураки были, что тыщу лет за Христа держались?
Испытующий взгляд матерого рубаки впился в лицо командира. Аркадий молчал. Начало разговора было ему неприятно, но он понимал, что иначе в происходящих событиях не разобраться.
Михей тяжело вздохнул. Потом медленно проговорил:
– На-ка вот, возьми…
Аркадий увидел в огромной, грубой пятерне казака маленький, несколько раз сложенный листок желтой бумаги.
– Что это?
– Молитва.
Протянувший уже было руку, Одежкин едва ее не отдернул. Чуть помедлил, но потом листочек все-таки взял.
– Молитва. Мне ее мать списала, когда на Германскую еще уходил. Хош верь, хош нет, а вот вчера токо она и спасла.
– А ты как же? – совсем глухо спросил Аркадий.
– У меня есть еще… Гришкина.
По пути к нагрудному карману рука Аркадия споткнулась еще раз – он вспомнил, что там, возле сердца, у него лежит партбилет. Секундное замешательство и листочек с молитвой лег вплотную к заветной книжице.
После злосчастного боя, в котором из первого эскадрона полегла едва не половина, туман сгустился
Аркадий Одежкин за одну ночь сильно переменился. Даже внешне человек, приехавший в горком на следующий день после фатального похода на Дмитриевское, отличался от того нахрапистого молодца, что прибыл в Зареченск третьего дня. Первым делом в глаза бросалась разлившаяся по лицу мертвенная бледность и широкие темные подглазины. Изменился голос – из командирско-звонкого стал глухим, несколько хриплым. Но главное таилось в глазах. Вчера еще зло блестевшие, в любое мгновение готовые налиться бешенством, очи молодого командира пригасли. В то же время в них можно стало увидеть признаки появившихся зачатков терпения и мудрости.
В кабинет Берштейна Аркадий вошел в сопровождении троих человек. Двух из них – командиров эскадронов – Иосиф Давидович уже видел. Третьим был Михей Коршунов, теперь состоящий при Аркадии вместо комиссара.
С первых же слов, сорвавшихся с губ Одежкина, Берштейн понял: - молодой командир убедился в мистической подоплеке событий и готов сотрудничать с церковью.
Всего две недели понадобились отряду переродившегося Одежкина, чтобы изменить ситуацию в городе к лучшему. И не просто изменить, а переломить в корне.
Начали отцы-командиры с того, что в приказном порядке прогнали весь личный состав через церковь – каждый солдат исповедался, причастился. Как выяснилось, у половины бойцов под бельем втихаря имелись нательные крестики. Их освятили. Остальным выдали новенькие. В отряде было четыре татарина и один башкир. Все они, по-настоящему напуганные творящейся вокруг чертовщиной, добровольно приняли крещение. Освятили служители церкви и все имеющееся в отряде оружие. Винтовкам, пистолетам и пулеметам это помогло мало, а вот холодным оружием упырей рубили и кололи бойцы впоследствии за милую душу. Весь остававшийся в строю личный состав – немногим более двух сотен – разделили на пять взводов. В каждый взвод был прикомандирован священник.
Параллельно с зачистками вампирских гнезд наводили порядок на городских улицах. Это оказалось легче всего. Едва были переловлены и расстреляны две шайки мародеров, как грабежи полностью прекратились. Результаты такой тактики ждать себя не заставили – туман день ото дня становился жиже, на улицах стали появляться осмелевшие жители, сама собой восстановилась телефонная и телеграфная связь. Постепенно ЧОНовские отряды начали обшаривать и Зареченские окрестности. Одна беда – не удавалось найти самогО Черного графа. А без этого, как объяснил Аркадию сведущий в таких делах иерей, окончательной победы им не добиться.